Борис Степаныч, – позвал он, и приглашающим жестом указал в окно, по-прежнему с удивленным лицом, – пойдемте.

Я замешкался, бормоча:

Мы же на высоте пятого этажа. Куда пойдемте-то? В окно?

Да Вы не переживайте, – успокаивающе растянул Сигал, – сейчас Вы сами всё увидите.

Женщина лет сорока с полными губами, за столом в компании других женщин, повернулась к Сигалу и пожаловалась:

Вы или туда, или сюда! Дует же.

Прошу прощения, дамы, – сухо и без эмоций ответил он женщинам, – но мне нужно дождаться, пока товарищ подойдет.

Товарищ! – крикнула мне та же женщина, – ты идешь или нет? Там балкончик, не волнуйся.

А я и не волновался. Просто находился в каком-то безвольном ступоре. Даже заметил, что у меня открыт рот. Вздохнул. Надо собраться.

Собравшись, наконец, я встал и подошел к окну.

За мной, – сказал Сигал и шагнул в солнечный свет. Я последовал за ним.

За окном и правда находился балкончик: из железных решеток. Внизу, метрах в пятнадцати под собой, я видел землю пустыря. Осторожно подойдя к Сигалу, я встал рядом с ним и оперся о перила. Перила холодно скрипнули.

Асафи! – крикнул Сигал еще раз, глядя куда-то в горизонт.

Через несколько мгновений в небе, чуть выше горизонта, появилась приближающаяся точка.

Мы полетим на нем. – Указал Сигал пальцем на точку, которая к тому моменту увеличилась и оформилась до чего-то странного.

Лишь когда то, что Сигал называл «Асафи» пришвартовалось к перилам балкона, я увидел в нем голого и сушеного, горизонтально расположенного в воздухе мужика, вниз животом. При полете положение тела мужика было совершенно неизменным, окоченелым. Кожа на теле вся сморщилась и потемнела, а из головы торчало несколько толстых пепельных волосин. На сухом морщинистом лице застыла какая-то неопределенная физиономия: рот раскрыт, уголки губ сведены вниз, а морщинистые веки так наплыли на глаза, что казалось, будто они не открывались уже лет двести. Мужик был вытянут по стойке «смирно», а его лицо обращалось вперед, в сторону движения.

Что… – я потерял дар речи, но меня не переполняли совершенно никакие эмоции. Я смотрел на сушеного парящего в воздухе мужика совершенно спокойно. Просто мой разум был как будто в тумане. Я не очень понимал, что происходит, и происходит ли вообще что-либо. Указывая пальцем в мужика, я повторил попытку: – Что… это такое?

Это Асафи. Он давно уже такой, – тоном, каким диктор читает новости по радио, сообщил Сигал, – присаживайтесь.

Он перекинул через Асафи ногу и сел ему на спину.

Присаживайтесь, – повторил Скрипун, устроившись, – и держитесь за его руки.

Я повиновался и уселся на поясницу сушеного мужика, позади Сигала, и взял Асафи за руки, что тянулись вдоль тела. Я по-прежнему не испытывал никаких чувств к происходящему. Я просто участвовал в нем абсолютно беспристрастно. Мне не было ни страшно, ни смешно. Я даже не понимал, схожу ли я с ума, удивляюсь ли, и вообще, отдаю ли себе отчет в том, что происходит. Но то был не шок. Все мое состояние напоминало автоматизм, когда человек закрывает двери ключом, или завязывает шнурки на ботинках, или выполняет действия, которые настолько привычны, что даже не фиксируются сознанием, хотя и запоминаются.

Готовы? – вопросительно проскрипел Сигал.

Наверное, – пробормотал я.

Транспорт как будто поднатужился под нами, медленно двинулся с места, разогнался, и мы полетели. Башня стала отдаляться и уменьшаться. И все внизу стало таким маленьким и далеким. За пустырем с башней я увидел рощу, а за рощей – несколько хрущёвок, в одной из которых находилась наша с женой квартира. Мысль о том, что в квартире меня ждет жена, почему-то показалась мне странной. Я любил свою жену… и от этой мысли сделалось странно. «А, собственно, как это – любить?», – спросил я себя мысленно, но ответа не услышал. Я летел с этим типом сидя на сушеном мужике по имени Асафи и наблюдал, как под нами далеко на земле проносятся весенние пейзажи: плоские сырые крыши домов, черные деревья, вперемешку с теми, которые уже успели покрыться зеленью. Пыльные и замусоренные школьные футбольные поля, дворы, дороги. Все медленно прибегало из одной дали и плавно убегало в другую даль. И я сам, казалось, убегал куда-то в один из тех дворов, а моё тело при этом неслось неведомо куда.