Наверно, все на свете врут

и предсказанья, и приметы.

И оказалось всё не так,

надежды оказались снами.

Содрал реальности наждак,

что было выдумано нами.

Как это мы могли проспать

в объятьях сна, который розов?

И всё нахмурилось опять,

хотя ещё не время грозам.

И я пойму, совсем не рад,

что всё исчезло без возврата,

ведь самой тяжкой из утрат

бывает поздняя утрата.

* * *

Какой-то сверхаварийный год —

от прошлого рикошет,

только и он когда-то пройдёт,

когда-то сойдёт на нет.

Идём порой на двойной обгон,

несёмся – такая жуть.

Но надо ль печалиться оттого,

что некуда нам свернуть?

Наверное, лучше ножа и драк

и чем приёмный покой

мгновенный этот удар – и мрак,

и боли нет никакой.

* * *

Я ступаю на шаткий помост,

чтоб покаяться, вроде не трушу,

хоть никто не сумеет помочь,

если я свою вывихну душу.

Надо выдержать хлёсткий удар,

если кто-то случайно заденет,

но я душу свою не продам

за иллюзию счастья и денег.

Пусть я буду последний болван,

горечь сердце ещё не разъела,

а душа… А душа не больна —

не того она просто размера.

Был закройщик, похоже, слепой,

меньше нужного сделал он вырез…

Как её совместить мне с судьбой,

если та полагалась на вырост?

* * *

Жизнь – это зеркало. Её

статичные отображенья

закрепостят души движенья,

но эта жизнь – одно враньё.

Таят неправду зеркала:

там смысл припудрен, запорошен,

в них ты ещё как будто в прошлом,

а жизнь тем временем ушла.

Но, не покрыв тот дефицит,

не поминай потери всуе —

ведь время вовсе не буксует,

когда заканчивает цикл.

Оно становится другим —

упругим, словно мяч футбольный,

и потерять его не больно,

поскольку им не дорожим.

* * *

Неправда, я не баламут, меня надежда лечит:

быть может, крылья прорастут, они расправят плечи.

Я не подвержен никакой неведомой заразе,

и выбрал навсегда покой и ангелообразен.

Я стану фоном для икон, гарантом дел победных,

и я не преступлю закон, не украду у бедных…

Увы, печаль меня берёт: я не познал ту милость,

всё неспроста наоборот в моей судьбе случилось.

Я на изломе был крутом и не был я покорен.

Но не тоскую я о том придуманном покое.

И путь давно я выбрал свой, финал его не розов:

жизнь – это ветер штормовой,

помноженный на грозы.

* * *

Я у скряги-судьбы жизнь авансом урвал

и не думал, что это вредит,

но вгрызается, как раскалённый бурав,

мысль о том, что просрочен кредит.

Я свой долг накопил, как арбуз на бахче

копит сызмала солнечный жар,

и настанет когда-нибудь день этот Ч —

окончательный день платежа.

Я не стану хитрить. Не моя в том вина,

что в сумятице сумрачных дней

я не смог расплатиться с судьбою сполна

неуслышанной песней своей.

* * *

Я задубел, заиндевел,

но я всё жду, когда

взойдёт в продрогшей синеве

высокая звезда.

Она взойдёт когда-нибудь,

всё будет по уму:

она одна укажет путь

неведомо к чему.

И малодушье не в дугу —

отвагой жизнь полна.

И я пойду, я побегу,

куда зовёт она.

И лишь один вопрос засел:

куда ведут пути,

и так мучительно зачем

искать, что не найти?

* * *

Слоилось над нами марево, хрущёвская шла весна,

и яркой огненной мальвою просвечивала звезда.

По рытвинам, по прогалинам, по доннику и хвощам

вела она в путь негаданный, что столько нам обещал.

Какого сюрприза ждали мы? Был близок уже финал,

но цели того блуждания никто никогда не знал.

И вот мы летим, не мешкая, – туда, где исчезнет свет,

где тьма навсегда кромешная, и выхода вовсе выхода нет.

Бездонная это скважина, на свете всему предел…

Ты, Время, не притормаживай —

у нас ещё много дел.

* * *

Ночь которую подряд,

словно с гор сошла лавина,

эти сны – они без дат,

розовые, как фламинго.

Зарекался сколько впредь —

позабыть все эти ночи,

но не могут сны взрослеть,

если память не захочет.

Я возьму у ноября