Полина стала хорошим хирургом, но не лучшим – ей не хватало ни то мотивации, ни то жёсткости и собранности. Она считала, что достигла идеального work–life balance, как принято сейчас говорить, но себя не обманывала и знала – та часть, что life, для неё важнее. Она любила долгие прогулки, ходить в кино, читать книги, научилась, в отличие от Марии Семёновны, хорошо готовить, разбиралась в винах, при первой возможности (а всего за год их было две-три) отправлялась путешествовать. Что ещё нужно для счастья?

К коньяку они заказали гору еды из грузинского ресторанчика неподалёку. Полина рассказывала бабушке про вчерашнее, та внимательно слушала.

– И чего я всё не могу их забыть? – Полина ловко резала ножом шашлык, грузины-повара упали бы в обморок, если бы это видели. – Не понимаю! Подумаешь, ДТП. На прошлой неделе, не помню, рассказывала тебе или нет, мальчонку экстренно оперировала, классика – за мячом побежал. Так у меня и имя его в памяти не отложилось, веришь?

– Откровенно говоря, я думала ты приехала про кавалера рассказывать, а не побасенки свои рабочие. Но верю, чего ж не верить. Если ты моего мнения хочешь, то я думаю, всё станет ясно со временем. Или забудется, или станет понятно, почему не забылось. Подожди, так что, а мне вон ещё того соуса передай будь добра! – лихо выпила рюмку коньяка бабушка.

– Ну раз так, значит, подождём. Соус не дам, он острый. Пожалей ЖКТ, не девочка уже! – подвинула Полина соус подальше от Марии Семёновны, к её явному неудовольствию.

Они ещё поспорили по поводу соуса и бабушкиного возраста, потом посмотрели кино, и домой Полина вернулась спокойной, как всегда бывает, когда выговоришься и даже найдёшь не идеальное, но решение.

Варя не хотела просыпаться, и некоторое время лежала с закрытыми глазами, надеясь, что всё случившееся вчера-таки окажется сном. Потом снова заплакала и плакала всё время: пока переодевалась, чистила зубы, ставила чайник. В доме было холодно и не только потому, что Варя не топила печь больше суток. Нет, он словно понимал, что снова пришла беда.

Этот домик в глухой и далёкой, как тогда, много лет назад, казалось Вариным родителям, деревне достался им неожиданно. Дальняя родственница, не то троюродная бабушка, не то двоюродная тётушка, которую толком-то никто и не помнил, неожиданно указала в завещании Вариного отца, как наследника. И даже оказалось, что документы оформлены честь по чести и они, действительно, стали вдруг владельцами загородной недвижимости. Плантации, как говорил отец – вся страна всего несколько лет назад с замиранием сердца следила за экзотической жизнью рабыни по имени Изаура, и иначе кусок земли с покосившейся избушкой называть тогда и не могли.

Земли было много. Участок располагался на самом краю деревушки, и граничил двумя сторонами с лесом, сказочным бором, где сосны росли высокие-высокие, летом спела крохотная душистая земляника, а осенью появлялись грибы неописуемой красоты, как с картинки. Ещё с одной стороны жила местная достопримечательность – вечно хмурый, очень высокий, лохматый и худой алкоголик Панкрат. Жил он там, по свидетельству местных, последние лет сто, а может быть и двести, а всё потому, что был основательно проспиртован. Панкрат пил не постоянно: часть времени работал плотником, содержал в порядке дом, огород и многочисленных собак, которых не представлялось возможным сосчитать, поскольку они постоянно менялись – кто-то приходил, кто-то уходил, а некоторые рожали, и среди толпы собак взрослых всегда по Панкратову двору ковыляли разнокалиберные щенки. А потом Панкрат внезапно уходил в запой: его дом будто бы темнел, огород зарастал сорняком в человеческий рост, собаки бегали голодными и скулили по ночам. Деревенские говорили, что пьёт Панкрат от большого горя – похоронил давным-давно любимую жену, что умерла при родах вместе с долгожданным первенцем, и с тех пор топит это горе в самогоне.