– Болтунов обострился, – сказал Павел Сергеевич. – Надо их с Неизвестным по разным палатам развести, а то вплёл его в бред.

Вот как. Оказывается, этого тщедушного и совершенно безобидного слабоумного из интерната Болтунов считал теперь своим главным врагом. Неизвестный, Неизвестный… Завсегдатай отделения, знакомый ординатору с прошлого года. Она никогда не обращала на него внимания и сейчас даже плохо помнила, как он выглядит.

– Ещё и магнитные бури эти…

– Вы правда думаете, что они как-то влияют? – Мария Станиславовна села за стол напротив врача и мельком взглянула на него с удивлением.

Тот усмехнулся.

– Не стану исключать. Мы ведь многого не знаем.

Вот за что она уважала Павла Сергеевича, так это за непредвзятость.

Будучи воспитанником ортодоксально-советского психиатрического института, известного догматизмом куда более непримиримым, чем её кафедра, он оставался человеком широких взглядов и не боялся признавать, что известные теории отражают только приблизительное – заведомо неполное – понимание каких-то феноменов.

Пожалуй, ему и про идеи Теодороу можно рассказать, и даже про ночные голоса. Хотя нет, вот про последнее точно никому говорить не стоит.

Павла Сергеевича, впрочем, общепринятые теории вполне устраивали, ибо они работали – подтверждались наблюдениями. Позволяли объяснять возникновение болезненных симптомов и устранять их с помощью правильно подобранных лекарств. В большинстве случаев.

А исключения – да, исключения он допускал. И без смущения утверждал, что есть нечто такое, что в эти теории и модели не укладывается. Взять, например, всякие мистические дела: откровения, пророчества, реинкарнации, шаманские свистопляски. Зачастую, наверное, и вправду – болезнь или обман. Но некоторые случаи ни тем, ни другим объяснить невозможно.

Павел Сергеевич не раз рассуждал об этом за чаем во время тихого часа. Сан Саныч подтрунивал над ним: вот, мол, посмотрим, как ты с чьей-то духовидческой реинкарнацией встретишься – без лишних мудрствований галоперидол в уколах назначишь, и на этом вся мистика закончится.

– Сегодня пишем дневники, – напомнил врач.

Ординатор кивнула. Своих пациентов у неё пока не было – ожидался цикл лекций, во время которого в отделение не походишь, а значит, и пациентов вести нельзя, их ведь надо смотреть каждый день, – но бумажную работу никто не отменял.

– После обхода начнём. А сейчас давай пить чай.

***

Долговязый парень с растрёпанными и взмокшими светлыми волосами, привязанный к койке по рукам и ногам, ругался громко и непечатно. Его огромные босые ступни упирались в железные прутья кровати, а сам он извивался всем телом, тщетно порываясь вскочить и раскидать окруживших его санитаров.

– Болтунов, хватит ругаться. Совсем разошёлся, – прикрикнул Сан Саныч и мрачно пробормотал: – Накрылась выписка.

Обитатели ординаторской в сопровождении медсестёр совершали обход и сейчас находились в наблюдательной палате – там, где содержатся пациенты в наиболее тяжёлом состоянии.

В связи с массовым обострением – из-за смены препаратов, вестимо, а может, из-за погоды тоже – палата стремительно переполнялась, утром поставили дополнительные койки, но их уже не хватало.

– Придётся третью палату тоже наблюдательной сделать, – заключил заведующий.

Пока Сан Саныч мучился над организационными вопросами, Павел Сергеевич направился в дальний конец палаты – проверить одного из своих пациентов, круглолицего человека средних лет с тяжелейшей депрессией, который после отмены амитриптилина ни на миг не мог избавиться от мыслей о смерти.

Мария Станиславовна увязалась следом. Ещё пару дней назад этот больной, шедший на поправку, готовился к выписке. Он сидел в ординаторской возле врача и воодушевлённо рассказывал, как ему не терпится вернуться к семье. На лице его, живом и добродушном, порой читалась тревога – когда Павел Сергеевич спрашивал его о работе.