«Нам, почтальонам, голова не нужна. Нам крепкие ноги нужны. А ещё лучше-велосипед!»

И. И. Печкин. «В седле»

Все мы, – брат, я, мои и его приятели, проводили иногда на берегу целые дни, жарясь на палящем до одури и тошноты солнце, ловя мелькающих перед глазами мушек и окунаясь в чуть прохладную негу серо-зеленоватой воды. Конечно же, мы были тогда не единственными на этом пляже, пристроившемся почти за деревней и вытянувшим жёлтый язык мелкого песка с вкраплениями гальки в сторону соснячка. Пляж, у крайних её домишек, с их брехливыми собачонками, которых ещё требовалось суметь обойти, дабы благополучно достичь берега; с их бродящей на ближней лужайке домашней живностью в виде уток, коз и гусей, то и дело норовящих прищемить вам мягкое место своим крепким красным клювом, несмотря на неухоженность, оставался самым излюбленным местом летнего отдыха. Ближе к жилью, у воды лежали вверх днищем тяжёлые лодки с осыпающейся с бортов краской. Некоторые покачивались на воде, прикованные цепями к металлическим ржавым трубам, вбитым в берег. Обычно, дно таких посудин было подтоплено сочившейся в невидимые щели речной водой с едва заметным песочком. Кое-кто из рыбаков, вычерпав небольшим ведёрком воду и отцепив своё утлое судёнышко, отгребал на нем подальше от берега, и виднелся с откоса лишь в виде чёрной далёкой картонной фигурки, вырезанной и воткнутой в застывшую поверхность воды. Временами в реке было тесно от купающихся, а берег был почти полностью усеян разноцветными одеялами, красными и синими, жёлтыми и розовыми, брошенными прямо на облетевшие одуванчики, прохладную на ощупь мать-и-мачеху, жилистые подорожники, на которых, загорая, лежали и сидели взрослые и дети. Не все купались, но виноградное солнце было щедро ко всем. Как и виноградное вино, которое некоторые, невзирая на пекло, потягивали, блаженно нежась под лучами первого и наслаждаясь вкусом второго.

Чуть далее от импровизированного пляжа, где глинистый берег, поднимаясь вверх на несколько метров, высок и отвесен склоняясь к воде, касаясь её резными листочками на корявых ветвях, росли четыре берёзы. В совершенно безветренные вечерние часы они, как в зеркале, отражались в поверхности пруда, и в отражении том можно было до тонкостей различить мелкие серо-коричневый веточки и узорчатые листочки, нависшие над застывшей в безмолвии жизнью и остановившемся, на мгновение, временем. Стаи мошек, образуя серые облачка, застывали в воздухе, едва заметно перемещаясь на фоне угасающей зари. От воды начинал подниматься едва видимый туман. Становилось немного прохладнее. Хотелось пить.

«Детские игры на природе позволяют ребёнку получше узнать самого себя и своих друзей»

Незнайка.

Вечерняя прохлада, наползая, создавала впечатление того, что вода, по мановению волшебных янтарных лучей светила, превратилась за день в парное молоко, привлекавшее не только людей, но и комаров, и прочих летающих кровососущих насекомых, сводящих на нет всё удовольствие от погружения в этот источник радости. Впрочем, мы очень редко подолгу задерживались на берегу, я имею в виду, конечно же, до позднего времени, и едва только спадала жара и приближалось наступление сумерек, как наша компания, выползая из воды и, стараясь не попадать обнажёнными ступнями на разбитые бутылочные стёкла, иногда попадающиеся, как в воде, так и на берегу, вытрясала, смешно подскакивая на одной ноге со склонённой на бок головой, воду из ушей, подбирала сандалии, одевалась и переходила к другим делам и заботам, которых полным-полно у 12-летних подростков. Нас ждали просторы пыльных медленно темнеющих улиц, сумрачные и таинственные аллеи школьного сада, где можно было с гиканьем и уханьем носиться, изображая казаков-разбойников или организовывать засады, и внезапно, с криком выскакивать, пугая попавшихся в наши сети приятелей и редких вечерних прохожих, возвращавшихся в свои дома с вечернего киносеанса. Ни один из нас, из тех, кто так беззаботно упивался детством, не размышлял в то время, что вечера эти, наполненные слоистой прохладой, пропитанной ароматами уставшего остывающего дня, словно бы созданной после жаркого дня только для них одних, никогда в их жизни не повторятся в том виде, в каком они неосознанно проживались в те мгновения. Я только подметил однажды, что как бы мы ни старались с тем же восторгом, что и накануне, повторить ту же самую игру, в том же самом месте, с теми же самыми людьми, но ни разу, не единого разу, мы не в силах были этого осуществить. Могло получиться лучше, а чаще выходило хуже, ибо стремились мы к совершенству, которое оказалось случайно достигнуто нами вчера, и являлось оно неповторимым. Как любой день, час, минута. Мы пока ещё не знали этого. Мы наполнялись летом, стараясь полностью растворить его в себе, наполниться им до самой макушки, чтобы хватило этих дней на осень и зиму, когда можно будет пить воспоминания о прошедшем лете по солнечному стаканчику в день, словно прохладный освежающий фруктовый сок в жару, дабы перетерпеть, и слякоть с низкими серыми тучами, и неуютный колючий холодный снег. Мы были счастливы.