Вскоре объявили общую забастовку и учителя. Содержание преподавателей было более чем скромное, и ни у кого из них не было никаких сбережений. Чувствовалась нужда в немедленной материальной помощи.

Несмотря на волнения в педагогической среде, склонность молодежи к вечеринкам и танцам не ослабевала.

Если раньше делался один бал на каждое училище в год, то теперь каждый класс устраивал свой собственный бал. В переполненном огромном и высоком зале гимназии едва двигались, тесня друг друга, сотни танцующих пар. Во всей этой тысячной толпе не было ни одного кавалера, одетого во фрак или смокинг, и ни одной дамы в бальном платье. Среди военных френчей, косовороток и пиджаков можно было встретить кавалеров просто в шинелях и даже в валенках. Дамскими костюмами служили форменные гимназические платья, и весь шик заключался в невероятно коротких, иногда выше колен, юбках и прозрачных, как паутина, чулках, что создавало впечатление, будто вы находитесь на балу у босоножек.

Несмотря на внешний вид танцующей массы, несмотря на ужасы переживаемой революции, несмотря на разность политических воззрений, молодежь танцевала с тем же увлечением, что и взрослые на фешенебельных балах Петербурга в былые времена. Те же лукавые, горящие огнем глазки, тот же румянец ланит, та же неутомимость, тот же смех, те же шутки и все та же неизменная любовь…

Однако нравы сильно изменились, начиная с юбок выше колен и кончая циничным характером танцев «танго» и «кеквок»…

31 октября закрываются все банки. Вслед за ними запирают двери оставшиеся магазины, конторы, учреждения. Учащихся распускают по домам. Городская жизнь останавливается. Вот-вот начнутся контрреволюционные выступления.

Революционеры боятся, что солдаты начнут громить водочный завод, и решают ночью слить весь спирт в речку Мельковку. План не срабатывает. Спирт из баков спускают в канаву, но он с водой не смешивается – всплывает и появляется поверх льда на городском пруду. Утром запах спирта распространяется по всей набережной. Люди толпами валят к реке, пьют спирт пригоршнями из канав, черпают ведрами из прорубей…

В начале ноября возобновляется работа телеграфа и телефона. Наконец приходят газеты из Петрограда. Становится ясно: пролетарская революция победила. Официально в Екатеринбурге появляется новая власть.

Вскоре все банки были национализированы. Однако в деле национализации банков не было никакой планомерности. Общие указания из центра отсутствовали, и в каждом городе процесс носил свой характер и стоял в полной зависимости от взглядов местных комиссаров финансов, коих произвол был полный…

Прохоров все это время находился в подавленном состоянии. Когда же началась национализация предприятий торговли, сердце его не выдержало, и он скончался.

Николай остался совсем один. Похоронив отца, он продолжал неистово искать того рабочего Никиту, о котором говорил отец. Как-то, бродя по городу, он в районе складов заметил подозрительное оживление. Возле забора стояла телега, а рядом в заборе была выломана доска. Явно намечалось ограбление. А часовой стоял с другой стороны, у ворот, и ничего этого не видел. Николай подбежал к нему, объяснил ситуацию. Часовой заволновался:

– Беги, парень, сообщи в милицию. А я не могу покинуть пост.

Милиция была недалеко. Николай нашел старшего, рассказал о происшествии. Тот быстро собрал команду. Николай побежал с ними показать место. Грабители в это время уже грузили мешки на телегу. Командир приказал Николаю оставаться на месте. Милиционеры выскочили из-за угла, и началась потасовка. Под шумок один из грабителей начал убегать в сторону Николая. Тот из-за угла сделал подножку грабителю. Тот упал. Николай бросился на него и заломил ему руку так, что тот заорал от боли. Злодеев связали и привели в милицию. Когда все улеглось, командир обратился к Николаю: