Потом пошел снег, и, казалось, что он никогда уже не закончится. Белые хлопья градом падали, накрывая мерзлую землю своей смертельно-белой пеленой. Мы поспешили вернуться обратно, пока тропинку не замело окончательно. Лес остался позади.

На остановке долго ждать не пришлось. К нам подъехал трамвай, мы заняли пару свободных мест на потрепанном сиденье и поехали обратно. В дороге мне стало хорошо, безмятежно. Вагон слегка покачивался, двигаясь по рельсам жизни, стучал колесами и разгонял снежную пургу, мчась все дальше и дальше. Большинство людей внутри дремало. На их лицах была тяжелая усталость. Гнетущие дни высасывали из них радость и понемногу отравляли им жизнь.

Моим утешением среди недовольных зевак был светлый ангел, прижимавшийся ко мне, но я чувствовал от нее дрожь, может даже страх. Я не лез к ней с расспросами, а просто прижал ее ближе и до конца пути не выпускал из своих объятий.

Мы вышли последними, трамвай не спеша остановился на Заводской улице, следующая станция была конечной. Медленно мы прошлись по вечернему району. Марина оглядывала безликую округу, будто видела ее в последний раз, будто пыталась запомнить эту серость и вымощенные грязью окраины. Потом мы прошли в подъезд, медленно поднялись по лестнице наверх, стараясь не наступить на битое стекло и лужи под ногами. Она и я были погружены в себя. Она обдумывала свой побег из серых будней, а я лишь догадывался об этом, изредка поглядывая на ее задумчивое лицо. Еще мы думали о том, как это скажется на нас, но никто так и не проронил друг другу ни слова. Хотелось бы собраться с силами, обговорить недомолвки, но лестничный пролет закончился.

Оказавшись возле моей комнаты, Марина прижалась ко мне и поцеловала. Поцелуй был легким, ненавязчивым. Обычно так целуют друзей или родственников.

– Может, ты сегодня останешься и никуда не пойдешь? – спросила она. Она хотела побыть со мной еще какое-то время, возможно несколько минут, а может несколько часов, и, конечно, мне не хотелось ей отказывать.

– Не могу, – отвечаю.

– Почему?

– Не могу сказать.

Не стоило погружать ее в мою болотную трясину. Тем более все больше я чувствовал, что потеряю ее. Несмотря на обстоятельства, она была слишком хороша для моей жизни, и я даже размышлял над тем, что может больше никогда уже ее не увижу.

Мне сдавливало грудь, когда я так обрывисто и резко отвечал ей. Становилось больнее с каждым произнесенным словом, отталкивающим словом, но я не выдавал своих чувств, притворяясь бесформенной, неотесанной, каменной статуей.

– Ты ведь чувствуешь, что… – медленно проговорила она и осеклась на своем прощании.

– Да, но ты еще можешь прийти завтра. Сегодня ночью мне нужно быть на улицах, – говорю.

В этом была твоя хитрость, мой ангел? Ты хочешь, чтобы мы уехали отсюда? Бросили все и начали новую жизнь, верно?

– Не стоит. Я ведь даже не знаю, куда ты отправишься и с кем. Чувствую, что это что-то ужасное, но… – и снова недомолвка.

Марина хотела сказать, что мне не стоит лезть в темные дела, однако, сама же ощущала, что ей не время говорить об этом, ведь она оставляет меня. Она покидает мою жизнь навсегда. Наверняка, сама не хочет больше лезть в это. Я и не виню ее. Сам долгое время отталкивал ее от этой грязи, а в итоге оттолкнул от себя.

– Не продолжай, Марин. Я все понимаю.

– Я… я… Мне было так хорошо рядом с тобой, – слезы наворачивались на ее глазах.

– Мне тоже, – я пытался сказать это как можно холоднее и бесстрастнее. Ей стоит думать, что мне все равно, хотя сам я не уверен, что мне удастся ее провести.

– Тогда спокойной ночи? – она посмотрела на меня с некой надеждой, задала тот же вопрос, что и при нашем первом свидании. Ждала от меня тех же действий.