– Идут все?

– Только боспорцы и римляне. Отряд из Херсонеса остался охранять лагерь.

– Сколько в нем бойцов?

– Не больше четырех сотен, повелитель. И еще сотня стрелков пришла из Фанагории.

– Изменники, подлые трусы! – сквозь зубы процедил Митридат и, смягчив взор, благодарно качнул головой дозорному: – Эти вести как нельзя кстати. Пусть твои люди поедят и отдохнут. Завтра они мне опять понадобятся.

Воин поднялся с колена, отвесил почтительный поклон и взмахом руки приказал своим людям спешиться. Негромко переговариваясь, ведя лошадей под уздцы, они направились к ближайшему костру.

– Утром сворачиваем лагерь и выдвигаемся вверх по реке, – обратился Митридат к Теламону, наблюдая, как растворяются в ночи его разведчики.

– Мы будем отступать или примем сражение? – поинтересовался стратег.

Митридат сложил на груди руки, все еще сильные и жилистые, способные не только держать меч, но и сломать, как стебель камыша, в случае необходимости чей-нибудь хребет.

– Мы отойдем на удобную для боя позицию. В первую очередь, удобную для нас, – произнес он, устремив взгляд к белому серпу луны. – И дождемся там конницы Зорсина.

– Сираки могут не успеть, мой царь, – высказал сомнение Теламон.

Митридат усмехнулся:

– Они прибудут как раз вовремя. Их отряды уже в пути!

Восточнее Танаиса, двумя днями позже

Сидя на передке телеги, Диомен то и дело подстегивал свою кобылку, с нежностью приговаривая:

– Пошевеливайся, Европа, пошевеливайся, моя дорогая. Надеюсь, это наше последнее путешествие. Вернемся в Танаис – и заживем с тобой спокойной жизнью. Найду тебе резвого жеребчика, а себе…

Он замолчал и повернул голову к спутнику. Кезон, следуя верхом рядом с телегой, давился от смеха. Гнедой жеребец под ним упрямо гнул шею и явно тяготился тем, что его сдерживали, не позволяли пуститься галопом по мокрой от утренней росы траве. Кезон прочистил горло и заметил:

– Мой друг, если ты надумал жениться, то я только одобряю такой порыв.

– Допустим. – Глаза Диомена обиженно сверкнули. – Но что в этом порыве смешного?

– Да не смеюсь я над тобой! – попытался успокоить его напарник. – Никак не привыкну к имени твоей клячи. И вашему почти родственному общению.

– Между прочим, кляча эта – из конюшни Лисандра, – напомнил боспорец, злобно сощурив глазки. – Так что прикуси свой язык, варвар!

На «варвара» Кезон не обиделся, напротив, рассмеялся и вытянул руку к югу.

– Если я – варвар, то кто тогда эти дикие всадники, как ветер, мчащиеся прямо к нам?

Диомен привстал и даже вытянул худую шею, вглядываясь в четверку лихих наездников, скакавших к их повозке в зловещем молчании. Если бы не годы, проведенные в шпионаже для Митридата, он бы, пожалуй, струсил и опозорил себя до конца дней. Но его закалили и долгие путешествия, и частое общение порой с не совсем приятными людьми. Тем более что этих всадников он уже распознал.

– Сираки. Обычный разъезд, – равнодушно бросил спутнику и, заметив его смятение, торжествующе усмехнулся: – Ты сам настоял на таком маршруте, так что приготовься, мой друг, к приятной встрече.

Меж тем всадники развернулись веером, беря их в полукольцо. Конь Кезона, почуяв неладное, дернулся в сторону, но крепкая рука наездника удержала его на месте. Диомен же приглушенным голосом напомнил:

– Улыбайся, кивай и молчи. Говорить буду я.

Его спутник пожал плечами.

– Это не сложно. Я все равно не знаю их языка.

Отправляясь в земли сираков, они распределили между собой роли. Диомен должен был изображать торговца из Танаиса, что, по сути, являлось правдой, поскольку местные кочевники и так знали его как полезного в товарообмене человека. Кезону же отводилась роль наемника-телохранителя, мрачного молчуна-головореза (последнее определение, раздуваясь от удовольствия, озвучил сам Диомен), присутствие которого в компании купца не вызывало бы подозрений. Такие предосторожности были вызваны той самой корректировкой, которую буквально на ходу Кезон внес в первоначальный план. Заключалась она в том, что в ставку царя аорсов Эвнона они станут добираться самым коротким путем, через земли сираков. А поскольку аорсы и сираки находились практически на грани войны, то такой маршрут – что было понятно даже последнему олуху Танаиса – превращался в довольно небезопасное путешествие. Ссылаясь на свой жизненный опыт, отставной шпион попытался напарника переубедить, но тот настоял на своем, пообещав за этот дополнительный риск увеличить вознаграждение. Для Диомена такой подход к делу оказался весомым аргументом, и в конце концов чаша весов еще теплившегося в нем духа авантюризма, усиленная к тому же звонкими монетами, перевесила чашу врожденной осторожности.