Империя тоже чувствовала. Её реакции становились менее чёткими, но более частыми. Официальных объявлений по-прежнему не делали, но указы обновлялись ежедневно. Перекрывались улицы, отключались обрывки связи, закрывались библиотеки под видом "проверки контуров безопасности". Контроль становился не агрессивным, а вездесущим – не как кнут, а как давление воздуха.

Но что-то уже изменилось. Внизу.

Узлы Круга – теперь не точки, а волны – начали соединяться без команд. Одни передавали сообщения через цепочки торговцев, другие – закладывали в ткань узоры-подсказки. Кто-то шептал, кто-то писал. Кто-то – просто слушал.

Сфера влияния расширялась не по территории, а по частоте: всё больше людей начинали слышать один и тот же ритм – пульс, который не был ни зовом, ни приказом. Он просто совпадал с их собственным дыханием.

Михира чувствовала это даже ночью. Воздух в Падмасаре стал плотнее. Он больше не был тишиной страха. Он стал тишиной накануне слова.

– Мы не можем больше быть только между строк, – сказал Джаян однажды, перебирая кристаллы, на которых они записывали фрагменты свидетельств.

Он говорил спокойно, без нажима. Его пальцы двигались с привычной точностью, но взгляд – в Михиру.

Она не сразу ответила. Некоторое время стояла у окна, наблюдая, как одинокий агни-фонарь колеблется в переулке. Потом произнесла:

– Мы всё время рядом. Всё время чуть-чуть внутри. Мы дышим, но нас не видят. И это спасает, но и растворяет.

– Потому и нужен шаг, – добавила Талвини, прислонившись к дверному косяку. – Один. Видимый. Не как агрессия. Как существование.

Они решили: пора говорить. Вслух.

Не кричать. Не взывать. Просто – присутствовать. Через слово. Настоящее. Открытое.

Трансляция должна была состояться через уцелевший контур связи – заброшенный храмовой канал, когда-то использовавшийся для философских диспутов между кастами. Империя давно вычеркнула его из приоритетных, сигнал был слаб, но ещё жив. А значит – уязвим и возможен.

В подвале старой зеркальной школы они настроили ретранслятор. Джаян проверял стабилизаторы, Прайя следила за уровнем прерываний, а Михира – молчала. Она знала: будет говорить она.