Василий подошел к Нике и Маше – они сидели на полу, прижавшись друг к другу и дрожа. Ника была из восьмого класса, а Маша – из десятого, и, несмотря на разницу в возрасте, они были хорошими подругами.

– Девочки, вас задело стеклами? – осторожно спросил информатик, присев на корточки перед ними.

Они как будто смотрели сквозь него, но на его голос отрицательно помотали головами.

– Точно?

На этот раз утвердительные кивки. Колосовский вздохнул, пробормотав «у них шок», а Березов, тем временем, подошел сначала к Лосеву, у которого скулу пересекла длинная царапина, а на подбородке красовался фиолетовый синяк, потом к Сереже Жукову, пребывающему в шоке и наотрез отказывающемся от осмотра, а потом к Нежину. Последний замялся и закатал штанину – на лодыжке была кровь, а осколка видно не было вовсе – он вошел слишком глубоко.

– Я не вытащу, – покачал головой историк.

Дорога – престарелая учительница русского и литературы, с настоящей фамилией Дорогина – было, подалась вперед на том месте, где она сидела, но остановила себя и вернулась в прежнее положение. Судя по всему, ее самочувствие было в порядке – когда все началось, она была здесь, в подвале.

– Зинаида Николаевна? – обратился к ней Василий Гаврилович.

Она отрицательно хмыкнула.

– Можно попробовать оставить его там, – подала голос я, – но не факт, что все обойдется без последствий.

– Предлагаешь просто оставить кусок стекла у него в ноге? – скептически спросил Лосев.

– Если ты можешь его вытащить – вперед, не будем мешать, – спокойно ответил информатик.

Нежин испуганно перевел взгляд с него на Лосева, с Лосева на меня, а потом на Березова.

– Не надо, – пискнул он, наконец.

Я посмотрела на парня – он был из параллельного с Никой класса и выглядел существом абсолютно безвинным. Светлые волосы, широко распахнутые серые глаза, дрожащие руки, поддерживающие закатанную штанину.

– Даня, ты уверен? – я подошла к нему и присела перед ним на корточки. – Мы можем попробовать вытащить его сейчас, и тебе, конечно, будет больно, но если мы оставим эту штуку в твоей ноге, то она будет болеть постоянно.

Нежин неуверенно кивнул.

– Хорошо, – подытожил Березов.

В комнате воцарилось молчание, которое нарушил очередной залп, длившийся дольше предыдущих.

– Когда мы сможем выбраться отсюда? – спросила я, когда на поверхности все стихло.

– Ты уже думаешь выбираться? – переспросил Колосовский. – Не хочешь подождать, пока это все закончится?

Я пожала плечами:

– Скорее всего, все уже закончилось. По крайней мере, этот залп был длиннее предыдущих.

– Вполне вероятно, что он был последним, – поддержал меня Березов.

Судя по лицу информатика, то, что мы говорили, казалось ему полным бредом, и если бы не ситуация, он бы не преминул нам об этом сообщить. Но сейчас он просто повел плечами и промолчал.

– Я могу попробовать разобрать завалы на лестнице через некоторое время, – почесал затылок историк.

Я посмотрела на него – большой, наверняка мягкий и теплый Березов совсем не вязался с образом того, кто таскает куски стен.

– Вы хотите отсюда уйти? – подал едва дрожащий голос Жуков. – Зачем? Так быстро?

– Да, почему мы не можем остаться здесь? – тихо проговорил Нежин.

– Мы не можем оставаться здесь вечно, – бросила я, попытавшись привычно скрестить руки на груди, но безрезультатно из-за раны.

Своим заявлением я заслужила скептические взгляды Василия, Лосева и Жукова, но на них было как-то наплевать. Из этого подвала нужно было выбираться, прямо сейчас. Я чувствовала, что еще чуть-чуть – и просто сойду с ума от пребывания здесь. Пусть на поверхность, где бомбежка, только не оставаться здесь.