Так я родился. Потом я понял, что мне дали кличку, называя Воля. Я иногда откликался, но не всегда. Больше нравилось «Баю-бай». Я почти никогда не плакал, так как звуки плача показались мне страшными. Я решил, что плакать никогда не буду.


Потом начались звуки слов. Я пытался изо всех сил повторять эти звуки за бабой Валей, и когда мама пришла однажды домой с работы, то баба Валя с гордостью сказала: «А Волик уже говорит. Волик, скажи что-нибудь!»


– Дай! Бай! Дай! – сказал я.


– Будет бизнесменом, – сказала мама.


– Дай ему! Молодец. Без хватки сейчас прожить нельзя.


Но это все было с рассказов бабы Вали, хотя «Дай-бай» я помнил. До четырех лет или около того самосознание не сильное, оно только формируется, но после четырех «Я» отделяется и начинает формировать себя. Детство на этом кончается и начинается эго-трип. Мой, мое, твое. Хорошо-плохо, можно-нельзя и тд. Весь мир разделяется и разваливается на куски, но я этого не знал, хотя об этом догадывался.


Я не понимал, почему соседи запирают дверь на два замка. Что там у них такое, что нужно охранять? Сокровище? Почему нельзя брать чужой велосипед? Почему в магазине нельзя брать без разрешения? Такие «почему» изводили бабу Валю, а я продолжал мои исследования мира, не надеясь ни на кого.»


Я опять захотела чаю. Положила в чайник апельсинных корок и немного липового цвета. Чай получился густого, солнечного цвета и пах очень ароматно. «Пора делать перерыв. А что я помню из моего детства? То, что мне не хотелось иметь свое имя и я выдумывала каждый день новое. Один раз я ляпнула соседке, спросившей, как меня зовут. «Катя Тесемкина.»


– Какая «Катя», почему «Тесемкина»? Это был голос мамы, а соседка покачала головой и посмотрела строго на маму: «А, может, ребенок говорит правду? Не от мужа она у вас?»


Мама затащила меня в квартиру и задала трепку. «Какая «Тесемкина? Ты с ума сошла?»


Нет, я сошла не с ума, а отцепилась от той личности, которую мне навязали родители. И до сих пор я выбираю личность, какую хочу. Меняю её, как платье из гардероба.


Я хорошо понимала Волю. Но я устала печатать. Надо было переключаться, и я села писать стихи, а Воля был отложен до следующего утра.


Вот каким получилось мое творение в тот день:

Бархат темноты

Кругом темным темно – иллюзия лишь свет
И хрупкость бытия, что так легко разрушить.
Горит в лесу далекое окно
Там может быть ответ,
Как песня соловья,
Что радуется ночи или тужит.
Не знаем правды мы – из жизни темноты
Рожденные, мы долго привыкаем к свету,
И нет в нас правды, ни покорной красоты,
А страх, что призывает всех к ответу.
Ответишь ты за мир, за боль и за любовь,
Что  дал или не дал  ты рекам и деревьям,
Коровам, пчелам, белкам, соловьям —
Ведь так легко добиться их доверья!
Кругом темным-темно, и только солнца луч
Нам согревает сомкнутые веки
И хочется глаза открыть – на мир взглянуть,
Но бархат темноты
К себе влечет – навеки…

Вечером позвонила моя подруга Оля. Она была на 15 лет меня младше и работала в доме сумасшедших, младшим помощником. Видно, карма ее туда направила для какой-то тайной миссии. По-другому объяснить себе такое существование подруги я не могла.


– У меня три дня выходных. К тебе можно? – услышала я ее усталый голос.


– Можно, но я работаю. Начала новую книгу.


– Здорово. Про кого? Кота Колбаскина?


– Нет, про йогу.


– Почему про йогу?


– Это – длинная история. Приезжай, поможешь.


– Книгу писать? Я не умею. Ну, хорошо, расскажешь. Утренней электричкой приеду. Встречай на станции. Хлеба привезти?


– Привези муки – оладьи испечем. Лучше, чем хлеб.


– Хорошо. Спокойной ночи.

Пекарь 4

На следующее утро я была на станции в восемь утра, и из поезда вылезла помятая городом и работой Ольга.