Подростки долго чаевничали на кухне. Мирон бренчал на гитаре, Мария, усевшись на полу, смотрела на него и плела свою косу.

Хитрый Мирон, завел снова свою песню, которая когда-то и разбила сердце маленькой Марии. Он сложил её из стихов другого поэта, и была она про двух сестер. Он запел:

Дети Марии легко живут, к части они рождены благой.[11]

А Детям Марфы достался труд и сердце, которому чужд покой.

И за то, что упреки Марфы грешны были пред Богом, пришедшим к ней.

Детям Марии служить должны Дети ее до скончанья дней.

Это на них во веки веков прокладка дорог в жару и в мороз.

Это на них ход рычагов; это на них вращенье колес.

Это на них всегда и везде погрузка, отправка вещей и душ,

Доставка по суше и по воде Детей Марии в любую глушь.

«Сдвинься», – горе они говорят. «Исчезни», – они говорят реке.

И через скалы пути торят, и скалы покорствуют их руке.

И холмы исчезают с лица земли, осушаются реки за пядью пядь.

Чтоб Дети Марии потом могли в дороге спокойно и сладко спать.

Смерть сквозь перчатки им леденит пальцы, сплетающие провода.

Алчно за ними она следит, подстерегает везде и всегда.

А они на заре покидают жилье, и входят в страшное стойло к ней.

И дотемна укрощают ее, как, взяв на аркан, укрощают коней.

Отдыха знать им вовек нельзя, Веры для них недоступен Храм.

В недра земли их ведет стезя, свои алтари они строят там,

Чтобы сочилась из скважин вода, чтобы, в землю назад уйдя,

Снова поила она города, вместе с каждой каплей дождя.

Они не твердят, что Господь сулит разбудить их пред тем, как гайки слетят,

Они не бубнят, что Господь простит, брось они службу, когда хотят.

И на давно обжитых путях и там, где еще не ступал человек,

В труде и бденье – и только так Дети Марфы проводят век.

Двигая камни, врубаясь в лес, чтоб сделать путь прямей и ровней,

Ты видишь кровь – это значит: здесь прошел один из ее Детей.

Он не принял мук ради Веры святой, не строил лестницу в небеса,

Он просто исполнил свей долг простой, в общее дело свой вклад внеся.

А Детям Марии чего желать? Они знают – ангелы их хранят.

Они знают – им дана Благодать, на них Милосердья направлен взгляд.

Они слышат Слово, сидят у ног и, зная, что Бог их благословил,

Свое бремя взвалили на Бога, а Бог – на Детей Марфы его взвалил.

Марфа на минуту, тихо, как всегда в последнее время, вышла в кухню полить цветы. Мирон, закончив песню, опустил гитару.

Марфа не смотрела на них, протирая листья живого дерева: ей было достаточно слушать, чтобы знать, что происходит.

Мирон провел рукой по длинным тяжелым волосам Марии:

– У тебя такие волосы сегодня…

– Какие… – просипела Мария.

– Такие… нереальные… – прошептал Мирон.

Марфу пронзила догадка. Она повернулась к подросткам как раз в тот момент, когда Мирон наклонился, чтобы поцеловать Марию, и громко произнесла:

– Длинные волосы!

Мария вскрикнула, Мирон подскочил на стуле. Увидев Марфу, сестра завизжала:

– Ты здесь что ли?! Ты меня преследуешь!

И унеслась в свою комнату. Мирон поставил гитару, кашлянул от неловкости, взглянул на Марфу так, будто хотел спросить: «Как же тебе не стыдно?» и направился за Марией.

Марфа взяла гитару и под рыдания Марии, доносящиеся из её комнаты, и бубнежа Мирона отнесла её к себе.

В последнее время такое стало происходить с ней всё чаще.

Камилла хмурилась, Мария кривила губы.

– Мам, я иногда чувствую себя в сумасшедшем доме.

– Потерпи, солнышко, я уже отпаиваю её отваром…

Мария смотрела на мать, пытаясь понять, серьезно она или шутит. Не найдя ответа, уходила к себе и думала, скорее бы закончился этот ужасный год, по истечении которого они с Мироном, наконец, поженятся.