Печаль полей Алексей Фунт
Механизатор
У Гены была бессонница после всех этих вызовов на допрос в милицию. Он тракторист-механизатор поздней осенью за бутылку крепкого народного напитка вспахал поле. Напился и спал на диване. Сын почти взрослый, не от него, от предыдущего мужа его жены, ходил по двору и бросал нож в стену старой летней кухни, этому его учил Гена Чубук, мол быть метким.
Потемнело быстро и Чубуку снилась борозда и плуг трактора и вытащенный днём при пахоте металл из земли. Плуг погнул и порвал большую металлическую чашу. Также из темницы земли выворотило кучку монет. На всех находках слой патины. Всё гнутое. Куски блюда он бросил в кабину, монеты раздал на бригаде, был пьяный. Мужики разглядывали монетки и дали ему кружку с самогоном и от неё Чубук повалился на скамью. Домой его привела жена.
Погода промозглая, всюду пелена тумана либо хмурое и серое как бесхозный свинец небо.
И во сне ему снилась та же чёрная жижа в поле, хмурь над головой и как старые ботинки пласты пахоты. И поле на возвышенности. Ниже полезащитная чахлая лесополоса. С другого края чахлый кустарник, листва преет на почве, ветки голые. Куски соломы на грязи полевой соломы зовут будто. И очень быстро с хмурого неба прибывает почернение. Это темнота поздней осени. И воздух проходит через воронение и лицо Чубука будто прошло через оксидирование, потемнело от выхлопных газов или от вида мазуты и чёрного двигателя.
Он держит на ладонях горки монет и бежит с ними по чёрному полю. А сапоги погружаются в жижу и приходится прилагать усилие, чтоб вытаскивать ноги из этой грязищи. А он расставил руки в стороны и все окружили его и он всем раздаёт монетки, неровные древние. И вот его руки уже пустые, монеты кончились. Это было во сне. Но днём наяву он и вправду раздал почти всё, что нашёл тогда. А потом были вызовы в милицию. Были вопросы о краже и продаже исторических ценностей, о золотом блюде. У него изъяли куски блюда из кабины.
После бессонной ночи Чубук пошёл в мастерскую. Технику почти всю перегнали в другое место, этот наследник колхоза захирел, развалился. Люди ждали последних зарплат, приходили и сидели в ангаре, пили.
Горилла взял канистру из рук Чубука и залез на бак и начал заливать топливо. А Чубук стоит внизу. Ветер дует, воздух сырой, палая листва на почве почернела. А воздух серым кажется.
Струя солярки отклонилась и ударила в лицо и по шее Чубука. И даже малость попало в рот.
– Ты что там чухаешься, – сердито вскрикнул Чубук.
– Руки замёрзли, я что, я что разве умышленно? А ты кого чуханом назвал?!
– Я говорю, что ты чухаешься. Вот сегодня я с Машей-соседкой говорил. Говорю, а к чему снится, если выдёргиваю свои зубы с корнями. Держу на ладони, а они длинные и тонкие. И жёлтые. А она говорит, что это к смерти.
– Кто Чухан? Зачем ходил к Маше?
Ветер дует и фразы Чубука становятся обрывычными. А Горилла уже успел продегустировать и водку и самогон. И разгорячённый спрыгнул с трактора и упал в лужу.
– Повезло тебе, ничего, потом хрюкало начистим тебе, я и кореша мои, – сказал Горилла и пошёл к трассе, туда, где стоят мокрые берёзы. Тропа через бурьян. А бурьян жёлто-коричневый и ядовито-грустный.
– Я тебе кодировку устрою, – бормотал по дороге Лёня Горилла.
Горилла помнил как в ангаре ему рассказывали про Чубука, о том как он напился и ночью одеяло, матрац и подушки бросил на пол и орал «ой, крысы» и бил кулаками по вороху одеял и подушек.
– Я как ты до белой горячки не допьюсь, – бурчал Лёня.
Чубук зашёл в ангар, там мрачная темнота, огромные ворота приоткрыты. Но свет слабый и внутрь не заходит и день вот-вот кончится. Возле ремонтной ямы дощатый стол и лавка. На столе бутылка «портвейна» и полпалки копчёно-вяленой колбасы.
– Не допили, – сказал он, присел и взял гранёную рюмку.
Возле ворот снаружи образовалась огромная лужа. Дождя то льют, то останавливаются. Над илом в луже красный вертлявый червяк. Ветер дул, с чёрного дерева слетел ворон как кусок угля лопатой швырнули. Маленький лесок, который уже вырубили. А за ним складировали всю сломанную технику. Множество кабин от комбайнов и тракторов, жёлтая трава колышется как волны озера. На всех железяках рыжая ржавчина. Краска на кабинах отпадает. А в кустах лежал большой баркас. Ваня Гуток соединил три разных провода и перемотал изолентой. Подключил болгарку и начал пилить баркас. Он намеревался сдать как можно больше железа, надеялся подзаработать. После баркаса он перешёл на кабину трактора «сорокана», но проводка сгорела, болгарка также дёрнулась и он сам себе нечаянно прошёлся диском по костяшкам левой руки. Терпел, перемотал пуку тряпкой. Когда провод сгорел, самодельная переноска из старых проводов подвела. А болгарка старая. Кости он не повредил, это он проверил. Повредил кожу, кровь капала. И тут он бросил работу и пошёл выпить в мастерскую.
– Что там тебя не посадили в тюрьму? – сказал Ваня Гуток Чубуку.
– Замучили! Сказал кто-то, что монеты золотоордынские, времён хана Бердибека. Там поле заброшенное и рядом хутор. Там я родился, там моя мать живёт, от трассы до хутора нет асфальта, нет дороги, сейчас совсем бездорожье. Председатель меня не стал слушать, мол из-за пары человек дорогу не сделают. Моя мать по жиже ходит до трассы, потом по обочине. Автобусов нет. Хутор как и то селение времён хана Бердибека исчезнет. Я вот перебрался в село. Но моя родина на том хуторе. Меня всегда тянуло к тому месту. Туда, где эти монетки я нашёл. Тянет и тянет. И сердце жгёт. Еду на тракторе по трассе и смотрю туда. Туда, где монетки золотоордынские… и сердце обжигает мне, как кипятком сердце обливают… Моё родное поле… Родная земля…
Ваня Гуток выпил портвейн, пил прямо из горла. Затем достал бутылку с самогоном из кармана фуфайки и начал наливать в рюмки себе и Чубуку.
Чубук шёл домой по обочине. Остановился чёрный джип.
– Тебе куда надо?
– Из него клещами ни слова не вытащишь. Он же нажрался! Провонял всю машину солярой и бражкой! – сказал человек в длинном кожаном плаще, сидевший спереди на пассажирском.
А Чубук лежал на заднем. Он как сел в машину, сразу задремал и уже не понимал, куда его везут, и не сказал водителю, где надо остановиться.
На заднем сиденье Чубук разглядел газету. Там он прочитал слова «Убили мэра. Горожане скорбят». Год в газете «1999».
– Этого синерылого не выгонишь. А я думал – приличный человек. А это синяк.
– О олень вон стоит в двухстах метрах на обочине. Его помёт мягче, чем это сиденье.
– Ты кого помётом назвал, алконавт!
Джип остановился. Водитель и человек в очках и в плаще достали из салона Чубука. Дали пинка. Затем опять дали пинка. Чубук упал и из носа у него лилась кровь.
– Давай-ка его туда, – сказал водитель с седыми волосами и показал на канаву.
– Я механизатор. Куда вы меня. У меня фуфаечка худая.
Они взяли Чубука за руки и за ноги и не швырнули. Чубук покатился вниз и уже валялся в канаве. Чубук намок. Тучи хмурились, тёмная труба чуть приподнятая уходила в камыши. Запущенное поле. Чубук поднялся, уже промокший.
– Юкасы, бабки качают, – пробормотал он.
Он шёл вдоль трубы. Падал, лежал в мокрых кустах. Но добрался до дома.
Спустя месяц он умер. Словно сгорел, туберкулёз убил. Говорили, что в агонии он пил воду и думал, что это самогон. Также говорили, что он перед смертью схватил сына зв шею, в агонии. В последние минуты ему казалось, что он снова в том чёрном поле, раздаёт серебряные монеты, бежит и радуется. И ему хорошо от того, что он отдал свой клад людям. Чёрные тучи, промозглый серы воздух, и лёгкие забиты будто свинцовым воздухом и жгёт сердце блеск серебра в грязи. А ночью качается в одном месте тусклая звезда и мрачно вокруг, а внизу скирда, то в 1999 году еë видел Гена. Наблюдая за бледной звездой в мрачных полях произнес слова «шайтан-звезда катится», стоял на крыльце и глядел во мрак сельских этих тихих углов от бессонницы.
На пути в Арзрум
Гроб поставили на стулья посреди комнаты. В гробу лежал покойник. Это был Виталик Пентюхов. Два года назад он сгинул, ушёл воровать скот в сторону башкирских степей. Там колхозный пастух проклял его. Говорили, что с тех пор за ним по пятам ходил шайтан. А здесь в своём колхозе Виталик отсиживался у сожительницы. По ночам выходил и крал скот. Такого скотокрада ещё не видывал свет, говорили люди. Также он в последние годы значился в розыске. И вот он попался в руки людей, но уже полумёртвый, в поле. То ли шайтан его наградил за работу, то ли люди, у которых он украл коней и провёл их по глубокой балке по узкой тропе вдоль реки и продал, а на барыши они погулял знатно со своей сожительницей. То был его последний туй. Говорили, что у него были сломаны рёбра.
Ваня Гуток зашёл в дом старухи Пентюховой, посидел возле мёртвого, вспомнил было, свою дружбу с ним вспомнил. Надел старый картуз на свою голову и пошёл к выходу. Он не проронил ни слова.
На улице грязь, сырость, белые мухи падают и тут же становятся чёрной жижей. Поздняя осень как индюшка наследила на чёрной зяблой земле. Ходят в калошах и сапогах.
Ване Гутку нужно было ехать в мастерскую. Ехал он по чёрной жиже. Заехал в большой двор и оставил свой трактор возле кран-балки. А сам зашёл внутрь мастерской. Поглядел в яму. Над ней стоял «Кировец». Никого не было. Пахло мазутом, топливом и ржавчиной. Эта часть мастерской представляла из себя гараж для ремонта тракторов.
