Мы четверо —внуки семьи Абезгауз: слева Лена, Тиночка, Ира, Леонид.1940 год

Как ни странно, но я отчётливо помню ещё два события: по просеке шла группа детей, очевидно их водили в лес, и я очень испугалась, увидев мальчика, у которого вокруг шеи был какой-то аппарат, типа поддерживающего голову «воротника». Я часто вспоминала этот аппарат. Как же я могла знать, что более чем через 20 лет я буду детским неврологом, и увижу такие же аппараты в Филатовской больнице.

И ещё, рядом с нами жила молодая женщина с ребёнком. Во время прогулки она разговаривала с другой женщиной и сказала ей, что в наших тюрьмах бьют заключенных. Я, семилетняя девочка, уже знала, что мой папа был в тюрьме, что в тюрьме находятся родители Лёни, и я была просто потрясена этим рассказом.

Я была развитая, читала с 5 лет и сразу запоем. Ровно в 5 лет у меня появилась младшая сестра, и с этого дня мне не прочитали ни строчки. Я помню, что были маленькие книжечки, главы из классических произведений. Так мне попалась «Козетта», отрывок из «Отверженных» В. Гюго. Я прочитала, разрыдалась и помню, что пряталась за дверью.

Снова о «Пионерской». В лесу построили дома для руководителей строительного ведомства. Там, на продолжении нашей просеки, был дом Зильберквитов. Мы тогда познакомились с Наной (Анна), моей любимой подругой впоследствии.

А вдали от посёлка было село Лайково. Обычно с московского поезда сходили мужчины и бегом бежали по дорожке через лес домой, в село. А из села в Москву женщины—молочницы возили молоко. Жаль, что об этом явлении не написали. Женщины были все в ватниках, на голове платки, на плечах наперевес спереди и сзади висели бидоны с молоком. У них были свои «анклавы», куда они возили молоко и разносили его по квартирам. У нас тоже была молочница Нюша из… Лайково. Она много лет носила нам молоко. Потом молоко стали продавать «пастеризованное» в бутылках, потом в пакетах, и этот промысел исчез.

Наша тётя Ида в молодости окончила Берлинский университет, и стала одним из ведущих врачей—педиатров во Фрунзенском районе Москвы. Её всё время ставили на административные должности. До войны она была главным врачом детского санатория по профилактике рахита – это такое нарушение обмена витамина Д и кальция. Тогда это было самое распространённое детское заболевание. У детей становились мягкими кости, и было ещё много проблем организма. Когда я работала участковым педиатром в Подмосковье, я часто видела рахит. Тогда условия жизни народа были просто ужасающими. И… не было солнца, которое стимулирует обмен витамина Д. В последующие годы я работала в больнице и рахита почти не видела.

В эвакуацию тётя Ида вывозила Дом младенца, где были дети-сироты до двух-трёх лет. После эвакуации она вернула их ВСЕХ в Москву. В 1944 г. тётя стала главным врачом Детского противотуберкулёзного санатория Фрунзенского района Москвы. Санаторий находился на станции Пионерская. Так мы стали как бы жителями посёлка Пионерская.

Ида Абезгауз с племянниками Леонидом и Ирой. 1945 год

У тёти Иды был домик на территории санатория, где мы провели всё своё свободное время во все школьные годы. По-моему, тётя Ида работала там до 1955 г. Это было просто самоотверженно

Трудно теперь представить эту жизнь, в домике без удобств, почти без света, конечно же, без телевизора, с радио, которое не всегда работало. И всё это было ради нас, её любимых племянников. Ведь у нас не было отцов, их уничтожил сталинский террор. А мама Лёни, тётя Минна, до 1946 г. была в лагере. Вернулась и в 1949 г. была сослана в Сибирь откуда вернулась только после 20-го съезда партии. Наши тёти, Ида и Соня, заменили нам отцов.