Да… Вернуться в Рим с победой, богатой добычей, с преданным, сплоченным войском – что тогда Антонию Октавиан, сенаторы, народ? К его ногам склонилась бы любая сила, если таковая отыскалась.

Сила. Что такое сила? Что такое богатство, власть, слава без риска, мужества, без нравственной и ценностной подоплеки, суть которой есть подвиг, свершение, поступок? Без ежеминутной готовности бросить на чашу весов все: и богатство, и славу, и власть, и даже жизнь свою, свою и еще сотни, тысячи, тысячи и тысячи жизней – в абсолютной и непреложной уверенности в безусловном праве вершить судьбы, в безраздельном превосходстве над остальными? Жизнь пуста без страстей и азарта, без боли, потерь, наслаждений, испытаний, – противоречивых, иногда, казалось бы, несовместимых ингредиентов счастья, сплетенных в неразрывную и монолитную цепь, – это и только это дает ей ощущение полноты, ценности, смысла, только это побуждает на преодоление, достижение, победу. Победа. Счастье. Они равновелики в своем исчислении, они живут в тебе, зреют ежечасно, ежеминутно, и только ты их хозяин, одному тебе решать, выбирать, распоряжаться, брать или отдавать, уходить или возвращаться, казнить или миловать. Ты главный в этой Вселенной, в этой страшной, смешной, печальной, доброй, легкой, злой, коварной, мучительной, безумной, увлекательной, смертельной игре, игре под названием жизнь.

Так говорил, так жил Цезарь. И его мерил этой же мерой. Но, видимо, в чем-то расчет оказался неверен, видимо, что-то Цезарь не учел. Может быть, всему виной его любовь к другу, предвзятость – помехи, вечно сбивающие точность расчета? Кто знает. Да и важно ли это теперь? Ибо план потерпел крах, развалился, так и не перевалив отметку старта.

Антоний не пошел на Парфию, – зачем покидать Рим, чтобы когда-нибудь в него же возвращаться? – он погряз в кознях и интригах, растратил себя на пирушки и романы. Кроме того, у него были проблемы куда как серьезнее, чем какая-то Парфия, у него был Октавиан! Октавиан, всегда Октавиан! Лживый, трусливый, лицемерный! Недостойный имени Цезаря, недостойный его трона! А потом предпринимать что-то было и вовсе поздно, события потащили его, будто щенка, и все труднее было прятать свое бессилие, все труднее было притворяться прежним, победительным, беззаботным. Великим. Отблеск славы Цезаря сходил фальшивой позолотой, обнажая рельеф убогой изнанки.

Почему? Почему все так? – даже в минуты самых страшных катастроф, в минуты откровенности – он боялся признаться самому себе. Тогда. Но не сейчас. Сейчас можно, потому что отступать уже некуда. Всему виной был страх. Да! да! вы не ослышались! – страх! Глупый, неотвязный, безрассудный. Казалось бы, что могло испугать его, бесстрашного воина, храбреца, не раз глядевшего смерти в лицо? Смешно, но он боялся своего будущего, боялся своего несоответствия ему. Слишком многим одарила ему судьба, слишком много глаз следило за ним, одни – с восторгом, другие – с ненавистью, и он боялся, боялся и тех, и других. Первых – за возможную свою несостоятельность, вторых – за их прозорливость. Он боялся Октавиана, его холодного, жестокого ума, боялся его победы, своего поражения. Впрочем, и своей победы он боялся также – что он будет делать с ней? на что потратит? Простор неограниченной свободы пугал отсутствием горизонта, непреложностью новизны, необходимостью принятия и осуществления решений. Даже в минуты самых беззаботных пирушек, самых острых наслаждений страх этот не покидал его, вытравливая отвагу и силы, выжигая душу. Он привык к нему, научился прятать, ловко лавируя вслед поворотам событий, держась правильной стороны, – удивительным образом судьба благоволила ему, сводя с будущими победителями, вызывая их симпатии.