Но дело было сделано – червяк беспокойства поселился в моей душе. Первое, что всплыло в памяти следующим утром, было воспоминание о тех двоих, противоречивое, опасливое и непреодолимое желание снова увидеть их, может быть, даже перекинуться парой-тройкой слов. Я уже понимал, что не смогу удержаться, что обречен раскрыть эту тайну, – может быть, ее разгадка и есть то самое недостающее звено в уравнении? Понимал, но так и не смог перебороть страх, подойти первым, заговорить. Предательская оторопь, оцепенение всякий раз останавливали, бросали в дрожь; ощущение было такое, будто вот-вот рухнешь, сорвешься в пропасть; встречи наши стали походить на неудавшиеся репетиции, множились-наслаивались испорченными дублями. Меня только и хватало, чтобы бросить взгляд, убедиться в искомом присутствии, а потом страх скручивал, гнал прочь; я пристыжено-торопливо ретировался.

Походы в магазин представлялись мне теперь восхождениями на Голгофу (я не настаиваю на этом сравнении, все субъективно, да?), день за днем я нес свой крест, изнывая от бессильного отчаяния, чувствуя себя при этом Иисусом и Сократом одновременно. А мои палачи и не думали конфузиться и уж, тем более, прятаться, по-видимому, все происходящее только забавляло их, доставляло искреннее удовольствие. День ото дня их улыбки становились все шире, поведение – наглее и развязнее. Они позволяли себе отпускать в мой адрес какие-то (наверняка гадкие) шуточки, разражались при этом отвратительным визгливым смехом; мое презрительное высокомерие, мои вальяжно-франтоватые повадки, обладающие свойством холодного душа для остальных, здесь были жалки и бессильны. Между нами существовала тайна, они чувствовали свою власть надо мной, и ничто в мире не могло изменить расстановку сил.

И я бежал, раз за разом, не в состоянии противопоставить что-либо, не в силах выносить эту пытку. Как мелкий воришка, как последний трус с поля боя. Дома, в запоздалом порыве синтетического мужества, я воображал, как расставляю точки, переламываю эту позорную ситуацию. Через колено – вот хорошее, емкое определение! Вот я подхожу к своим мучителям – завидев меня издалека, распознав на лице моем признаки решимости, они бледнеют, улыбки сползают с лиц; они не на шутку обеспокоены, даже напуганы. Мои резкие, прямые вопросы загоняют их в ступор, повергают в панику. «Кто такие? Откуда? Что вам надо от меня?» Я все взвинчиваю и взвинчиваю разговор, терпение мое иссякает, я хватаю за воротник одного, другого – силенки еще есть! остались! – оба бормочут что-то бессвязное, вырываются. И, конечно же – никакой тайны, все оказывается до смешного банальным – обыкновенная скотская наглость, стремление потроллить-поглумиться. Плебс, быдло. И, кажется – все, одержал победу, могу возвращаться домой, гордо подняв голову, но рвет сердце, тянет льдом, холод, вакуум, незавершенность, гложут тревоги, сомнения. Словно невысказанные слова, невыплаканные слезы. Словно несбывшиеся надежды. И вдруг возвращается, наваливается, обрушивается ясное и бескомпромиссное: все это – незнакомцы, магазин, наша встреча – неспроста, неслучайно! Что, может быть! – да, что – может быть! – наверняка! – все это устроено для того, чтобы вернуть мне счастье, и не где-нибудь, в заоблачно призрачных виртуальных далях, в изнеженно-приторном алькове мечты, а прямо здесь, здесь, сейчас, наяву! И отчаяние вспыхивает жаркой головней, я хватаю фотографию в морских ракушках, шепчу жарко, лихорадочно в любимые, распахнутые свету удивленные глаза: – «Нет, нет, все не так!.. Не так!.. Совсем-совсем-совсем не так! Я не трус, хотя – да! да! конечно, трус! Но я больше не буду таким! Я изменюсь, я исправлюсь! Завтра же подойду, заговорю с ними… Завтра же, завтра! обещаю!..»