Теперь Кулибеков носит звание «Почетный сотрудник госбезопасности», сам давно уже ходит в наставниках, ему никак нельзя верхоглядеть или увлекаться сложившейся версией. Все вроде бы против Гамзаева: пьет, курит анашу, остался в Джалантах, не поехав, как и его отец, в Чеченскую республику, когда чеченцам было разрешено возвратиться к родным очагам. Не хотел оставлять отца? Тоже Руслана Гамзаева. Но отец скончался, а сын его все же не уехал в отчий дом на родине отца. Что удерживает его? Не «шабашка» же, которая якобы является источником его существования. Официальным источником. Что, разве в Чечне не пригодились бы его руки? Все может Гамзаев: дом срубить, сено косить, лес валить. Нет. Его что-то другое держит. Быть может, Марьям Садыкова, прильнувшая к нему молодая женщина – шофер колхозной полуторки? Или все же контрабандисты вцепились? Они не отпускают? А если посмотреть на вещи еще с одной стороны? Он же не горец в полном смысле. Он родился не на Северном Кавказа и не рос в отчем доме. Его родина здесь, в Джалантах.

Все вроде бы говорило за связь Гамзаева с теми, кто имел дело с доставкой и с распространением наркотиков, ибо сколь не велики были его подрядные работы, домой он возвращался всегда засветло, а потом почти до полуночи прошмыгивали к нему мужчины, и даже женщины. И так почти каждый вечер, каждую ночь. Исключая те ночи, когда к нему приходила Марьям.

– Анашу курят, – утверждал начальник милиции. – Точно знаю, что анашу.

– Накройте, – не единожды советовал начальнику милиции Кулибеков. – Слова к делу не пришьешь.

– И-и, они что, ишаки вислоухие? Дом у него как стоит? То-то. Пока мы подходим, они все по кустам. Кальян хозяин успевает опростать. А что горячий, какое милиции дело. Курил. Табак курил. При чем здесь анаша? Еще жалобу напишет, что в дом незаконно ворвались. И верно сделает. Без санкции прокурора какой обыск?

А после того, как наркомафия выскользнула, о Руслане Гамзаеве заговорили как о воре. Исчезла колхозная лошадь, которую так и не нашли, молва тут же обвинила Гамзаева. Упрямо на него все валят, хотя прямых доказательств никто не приводит.

Тут случилось еще одно: Гамзаев продал втридорога отрез панбархата и несколько нейлоновых рубашек, и городишко сразу узнал об этом. Гамзаев вроде бы спокойно отнесся к молве, объяснив, что панбархат остался от отца, рубашки он прежде купил себе, теперь они ему не нужны, вот и продал, а через некоторое время, под пьяную руку основательно помял того, кто купил не рядясь, а потом обвинил его, Гамзаева, в спекуляции.

Весть о самосуде с еще большей скоростью разнеслась по всему городку и, как это обычно бывает, из воробья превратилась если не в слона, то по крайней мере в порядочную свинью, подсунутую Гамзаеву: на одном конце говорили, что Руслан побил кого-то за донос на него в милицию, в обывательских домах другого конца с ужасом перешептывались, что Гамзаев зарезал человека.

В общем, устоялось такое мнение, что во всем, что бы ни произошло плохого, везде замешан Гамзаев.

«Где вой, там и шакалы, – рассуждал Кулибеков, предполагая, что из ничего слухи не возникают, только можно ли слухам доверять? – Нужно вначале к Ибрагиму заехать, послушать, что он скажет. Потом дальше шажок за шажком до истины».

Зоотехник животноводческой фермы Ибрагим Хусаинов был не только давнишним знакомым Кулибекова, но и руководителем колхозных дружинников, поэтому знал хорошо все новости в городке. За Гамзаевым он тоже, по просьбе пограничников, присматривал. Главным в этом пригляде было то, чтобы не осталось без внимания ни одно посещение его дома кем-либо из приезжих.