Тогда, после нескольких месяцев учебы в Приуралье и здесь, при отряде, Колосов с группой новобранцев был назначен на Вторую заставу. Естественный вопрос к отделенному, что это такое – Вторая застава.

– «У пасти дракона», – вполне серьезно ответил сержант, но, увидев на лице Колосова недоумение, пояснил: – Это мы ее так называем. Увидишь, поймешь. Вообще-то место – лучше не придумаешь. Горы. Облака сверху разглядывать станешь.

Скуксился Анатолий Колосов. Для себя он уже сделал вывод из сержантских баек на перекурах, что через горы нарушители ходят реже, а он хотел, как и все романтики, ловить шпионов пачками. Но кому забота, доволен рядовой Колосов назначением или нет? Приказ подписан и – конец разговорам.

Старенькая полуторка приняла его в свой кузов. Дорога тогда показалась очень долгой. Машина то скреблась на перевал, вышвыривая из-под колес камни, то катилась вниз мягко, почти беззвучно, но тогда закладывало уши, словно кто-то натолкал в них ваты. Каждый перевал все выше и выше, и дышать становилось все трудней.

Вот, наконец, застава: несколько домиков, стиснутых причудливыми гранитными скалами-стенами. А там, за гранитной горбатостью, уже на той, сопредельной, стороне, чернеет вершина, очень похожая на голову дракона. Удивительная картина: раскрытая пасть чудища тянется к солнцу и только ждет момента, когда оно подойдет поближе, чтобы тут же проглотить его. Уныние охватило Колосова от этой зловеще-отталкивающей картины, и он с неприязнью вспомнил слова отделенного: «Увидишь – поймешь».

Все для него было ново здесь, все непривычно: редкие тянь-шаньские ели внизу, на склонах; дальние складчатые отроги, похожие на сложенные кем-то и забытые слоеные пироги, а еще выше – снег. Белый, до синевы. Лучится под солнцем. Только долго ли тому солнцу радовать все окрест, вот-вот конец его пути. В пасти дракона.

Сердце тоскливо сжимается. Но, может, не от непривычной суровой картины, а от высоты непривычной?

«Тужи не тужи, а служить тебе здесь, друг ситный Анатолий, – невесело думал Колосов. – Что же, будем служить как надо. Обвыкнемся».

Сейчас Колосов улыбнулся, вспомнив первое впечатление от заставы и то, как привыкал к горам, а «газик» тем временем, взобравшись на перевал, нырнул в узкое высокостенное ущелье.

– Боговы ворота, – негромко, как бы для самого себя, проговорил Колосов. Вздохнув, повторил: – Боговы ворота.

– Разве вы были здесь, товарищ капитан? – спросил удивленно водитель, которому маршрут поездки устанавливал дежурный, пояснив при этом, что капитан – офицер в отряде новый и дороги не знает.

– Приходилось, – ответил Колосов и снова вздохнул.

Ни на одной карте мира нет названия этого неширокого, но довольно глубокого ущелья, лишь нанесено оно на пограничных схемах, но даже солдаты в обиходе называют его иначе: Страх Божий. И верно, ночью здесь жутко даже самым смелым, а те, у кого кишка тонка, становятся притчей во языцех на многие годы. Меняются призывы, а побасенки остаются, напластываясь новыми, в меру фантазии рассказчиков, потешными деталями. И звучат те побасенки в минуты отдохновения заставского люда, веселя его иной раз до слез.

«Интересно? Про медведя не забыли?»

Здесь с Колосовым произошел нелепый случай, о котором он по сей день без стыда не может вспоминать, хотя трусости никакой не было, а наоборот, была отчаянная смелость, но упрек начальника заставы: «Тут, сынок, граница. Думать, сынок, надо. Может, пока ты за медведем гонялся, под носом у тебя нарушитель прошел?» – втиснулись в извилины навечно.

Через несколько дней после того упрека, как бы отвечая на него, Колосов предложил начальнику заставы проложить поперек ущелья полосу рыхлой земли. Там, где можно, вскопать, а на камни наносить вещмешками.