– Кто эта Антарова, из-за которой вы так спорите? – с любопытством спросила Ганя.

– И ты еще спрашиваешь?… – удивилась Кутлер. – Боже мой, да где же у тебя глаза, ну как могла ты не заметить такую красоту! Нет, положительно я должна тебе показать мою прелесть, ты тоже наверняка ее заобожаешь… – и Кутлер повела Савченко на верхнюю площадку лестницы.

– Постоим здесь, авось она пройдет мимо, а нет, так я ее как-нибудь вызову.

Девочки прижались к стене, боясь быть замеченными кем-либо из проходящих по коридору классюх.

Гане хотелось вернуться в класс – ее, в сущности, вовсе не интересовал предмет обожания совсем чужой ей и мало знакомой Кутлер. Но, в то же время, она стеснялась выказать свое равнодушие и тем самым обидеть одноклассницу.

– Смотри, вот, вот… – и Кутлер в порыве радости крепко сжала руку Гани.

Мимо девочек быстро прошла хорошенькая воспитанница, первушка, с папкой для нот в руках.

– М-lle! Вы душка, ангел, божество, неземное существо!.. – в каком-то экстазе крикнула ей Кутлер и послала Липочке горячий воздушный поцелуй.

В ответ на эти восторженные возгласы хорошенькая головка Антаровой слегка склонилась, и по губам пробежала самодовольная улыбка.

– Ну, идем же! – уговаривала Ганя, но Кутлер отрицательно покачала головой:

– Авось она не найдет свободной силюльки[12] и еще раз пройдет мимо нас.

Но терпение Гани было исчерпано, и она решительно сказала:

– Хочешь, оставайся, а мне надоело здесь торчать, – и она направилась в класс.

– Просто ты трусиха, – пустила ей вслед Кутлер, но Ганя этих слов уже не слышала.

Кутлер осталась на своем «сторожевом посту» и вглядывалась в лица проходящих старших в надежде снова увидеть любимую девушку. Время летело незаметно, Липочка не показывалась, и Кутлер уже подумывала пойти все-таки отвечать урок ненавистной ей Птице (такое прозвище было у Скворцовой), как вдруг перед ней возникла Стружка.

От неожиданности девочка даже не метнулась в сторону и не бросилась бежать.

– Ну, так я и знала!.. Торчит на лестнице, – торжествующе заговорила Струкова, обрадованная тем, что ей наконец удалось изловить девочку на месте преступления, а это удавалось далеко не всегда.

– Царица моя небесная, – причитала классюха, – и где ты только пропадаешь – ни тебя в классе, ни тебя у пепиньерки…

– Я, m-lle, в la bas была… – торопилась оправдаться девочка.

– Что-о? – недоверчиво покосилась на нее Стружка.

– Ей-Богу, m-lle…

– Да что ж это, свет ты мой! Живот у тебя, что ли, болит?

– Болит, m-lle, честное слово, болит… – радостно ухватилась за это предположение Кутлер.

– А болит, так идем в лазарет… – к ужасу девочки неожиданно решила классная.

Но было поздно брать сказанные слова назад. За обман Стружка наказала бы ее очень строго, и Кутлер предпочла последовать за ней в лазарет.

– Вот больную вам привела, на живот что-то жалуется, – обратилась старуха к молодой, симпатичной фельд шерице, предупредительно подставившей ей венский стул.

Добрая фельдшерица поспешно приложила руку к голове Кутлер и, убедившись в отсутствии жара, весело подмигнула девочке.

– Что у вас болит, моя милая? – ласково спросила она.

– Да живот болит, Серафима Вячеславовна… – не моргнув глазом, бойко ответила седьмушка.

– И что же: колет? Или ноет?…

– И колет, и ноет… – поспешила заверить девочка.

– И что с нею, мать моя? Уж не тиф ли начинается?… – заволновалась не на шутку перепуганная Стружка.

– Авось Бог милостив, и так обойдется, – пробовала успокоить ее фельдшерица, но старуха была сбита с толку.

– Уж вы, голубушка, касторочки ей сейчас же дайте, оно никогда вредно не бывает, – озабоченно распорядилась она. Кутлер похолодела…