Сандро тут же вспомнил правила оказания первой помощи при потере сознания, которые изучал в автошколе, и большим пальцем попытался открыть Лёсику рот. Малыш раскусил отцовский палец до кости, и Сандро понял, что у сына припадок, что он может задохнуться – если уже не задыхается – проглоченным языком, что нужна ложка – ложку! крикнул он Дарине, и та быстро принесла серебряную чайную ложку – что этой ложкой нужно прижать язык, а там уже зубы мальчика её сами удержат – не разожмёшь ничем.

Дальше всё плыло как в горячечном сне: Сандро с соседкой-врачом, правда гинекологом, но всё-таки… скорая едет безумно долго… Дарина отправлена её встречать, чтобы она своим воем не мешала поддерживать жизнь Лёсика до прибытия медиков. Потом врачи, уколы, малыш дышит, дышит – слава тебе Господи! – его сейчас увезут в больницу. И вот уже Дарина совершенно спокойная, с отмытым от рёва лицом и наспех собранным пакетиком необходимых вещей, и вот уже они в больнице, и она говорит своим особым доброжелательным голосом с проступающими стальными нотками, что никуда от сына не уйдёт, что поспит и на полу.

А потом были бесконечные капельницы, Лёсика увозили от неё в процедурную – нет, мамочкам сюда категорически нельзя – а она сидела под дверью и слышала металлические звуки, неуместный и оскорбительный для её уха смех и раздражённое: ну, разве это вены, как в них колоть! И всё же капельница была поставлена – до конца дня, мамочка, так что терпите – и бледное личико сына, обращённое к ней, появлялось после стука каталки, открывающей дверь. Лёсик точно знал, где она стоит, где находится её лицо с успокоительной асимметричной улыбкой, доставшейся ему по наследству.

Сын вроде шёл на поправку, начал есть, лицо порозовело и постепенно на нём проступило добольничное выражение, в зелёных глазах появились смешинки. Правда, с утра до позднего вечера Лёсик послушно лежал под капельницей, придушенно вереща только в момент её установки, но в целом положение явно улучшалось. Если бы не одно «но». Каждый вечер, в одно и то же время, опять резко подскакивала температура. Это случалось поздно, когда врачей уже не было, а сёстры ничего не могли сказать. Конечно, на другое утро Дарина брала в оборот лечащего врача, но сынок так прекрасно себя чувствовал, так хорошо и проказливо строил доктору уморные рожицы, что тот лишь пожимал плечами: «Делаем как положено… последняя методика… лучшие лекарства на сегодняшний день…».

Тогда Дарина стала всё записывать: что Лёсик съел, что и сколько пил, какая была температура, что вводили через капельницу. Последнее было труднее всего, потому что родителям было не положено уж так подробно знать о курсе лечения. Но тут у неё нашёлся помощник – тётя Маша со шваброй, знающая все названия лекарств. Уже через пару дней Дарина могла с уверенностью сказать, что температура поднимается буквально сразу после установки в капельницу последней, самой маленькой бутылочки. Та же тётя Маша, виртуозно выгребая парусом рогожистой тряпки мелкий сор из-под кроватей, сообщила, что на её памяти такие случаи происходили, у некоторых детей была аллергия именно на этот препарат.

Когда же наутро обрадованная открытием Дарина выпалила эту информацию лечащему врачу, тот с неудовольствием возразил, что такого быть не может, что это лекарство как раз от аллергии. Но Дарина упёрлась и запретила последнюю маленькую бутылочку. Запахло скандалом, пришла заведующая, потом главврач, они увещевали, стращали, провели внутреннее расследование, при котором была вытащена на свет огрызающаяся тётя Маша. Тут же выяснилось, что уборщица тётя Маша – это Мария Тимофеевна, в прошлом медсестра с большим стажем. Как только Дарина об этом услышала, она сразу успокоилась и предложила вызвать доцента с кафедры пульмонологии педиатрического института. Совершенно конкретного доцента Ираиду Сергеевну, у который постоянно наблюдался Гриня. А до тех пор – табу на маленькие дефицитные бутылочки.