Гриня гордился своим братом. К концу лета он убедился в его нездешности. И то, что Лёсик совсем не плачет, даже если лежит мокрый, и совершенно осмысленный взгляд при чтении Брема, и бровки домиком, что безусловно означало работу мысли. Даже если брат не был инопланетянином, то состоял с ними в связи, за ним явно велось наблюдение с дальних звёзд. Порой по ночам Гриня просыпался от шорохов и шелеста крыльев рядом с зыбочкой. И он видел, сам видел, что Лёсик лежит с открытыми глазами, а над его головой летают маленькие человечки с собачьими мордочками и ультразвуком подают малышу условные знаки. Ни папе, ни Дарине, а тем более недоверчивой бабушке он об этом не стал рассказывать. Взрослые не верят в инопланетян, обязательно скажут, что по ночам гуляют ежи, а в саду полно летучих мышей – тоже ночных жителей. Ещё, чего доброго, погонят спать в скучную избу, чтобы умерил свои фантазии, как говорит мама.

Так продолжалось до самого отъезда в Питер. По возвращении Гриня вскоре заболел, долго не появлялся в папиной квартире, а когда, наконец, его привезли ещё кашляющего и укутанного, никакого интереса к братику не проявил. Всё возился с пластилином, лепил нервными, напружиненными пальцами страшноватых чудищ с разинутыми, кричащими пастями. Напрасно Лёсик, мгновенно узнав брата по голосу из прихожей, засмеялся, загулил – Гриня как будто не слышал и не видел, как будто забыл про всё, что его так занимало летом. Дарина пыталась вернуть интригу об инопланетянах, но Гриня не реагировал и лишь пощипывал, потирал пальцами, вылепляя очередное чудовище.

Внезапная тяжёлая болезнь сына стала для Дарины первым испытанием. Даже после выписки ни одно из светил Педиатрического института не смогло однозначно поставить диагноз. Лёсику тогда было года три или чуть больше, он заболел каким-то вульгарным, не тяжёлым вирусом, который никак не проявлялся, если бы не подскакивающая временами до тридцати девяти температура. А в остальном мальчик был абсолютно здоров: ни кашля, ни насморка, никаких внешних проявлений. В кроватке лежать он скучал, и родители одели его потеплее и разрешили тихонечко, без беготни поиграть.

Лёсик любил тихие игры: вырезать что-нибудь, складывать, читать, переводные картинки в альбомчик клеить. И обязательно под музыку. Он слушал только-только появлявшуюся электронную музыку, сам навострился ставить пластинки, для чего с предосторожностями влезал на стул и аккуратно, почти не дыша, опускал иголку на чёрный бороздчатый диск. Если музыка нравилась, он мог ставить одну и ту же пластинку целый день и даже целую неделю, пока утомлённые однообразием родители не находили ей адекватной замены.

А тут он раздобыл где-то нитки-шнурочки, нацепил их на шею и ходил по своим делам от окна к кроватке, приговаривая что-то сам себе негромко. Сандро, работавший в литографской мастерской, которая находилась в полуподвале Дома Художников, зашёл пообедать, что он делал крайне редко, экономя время на всём. А тут явился, и обрадованная Дарина принялась разогревать борщ, резать хлеб и солёные огурчики.

Они уселись за стол на кухне, оставив открытой дверь в детскую, где Лёнча на два голоса сам с собой разговаривал под музыкальное сопровождение. И вдруг они перестали слышать его голос, а вскоре раздался негромкий стук, как будто упал стул с навешенной на него одеждой.

Первым спохватился Сандро. Он молнией влетел в детскую и сразу обнаружил бесчувственного Лёсика, лежащего у окна. Глаза его были закачены, ручки-ножки конвульсивно дёргались, он силился вдохнуть, но получался натужный сип. Дарине пригрезилось, что он задушил себя этими нитками-веревочками, она стала их сдирать, но быстро поняла, что причина не в этом.