– То есть да, технически да…

– Почему они зовут тебя Пенни?

– Я… я не знаю… – бормочу я заплетающимся языком. – Разве это имеет значение?

Он берет со стола пустые чашки и уходит за дверь с круглым окном, ведущую на кухню, и спустя минуту возвращается. Толпа за окном немного утихомиривается.

– То есть, – заключает он, – они изменили твое имя, но ты даже не поинтересовалась почему?

– Важно лишь то, что теперь я не уборщица без цента в кармане.

– Ну что ж… – Он подается вперед, опершись ладонями на столешницу. – Прими мои поздравления.

– Мне они не нужны.

Он со свистом выдыхает.

– Ты ничего не понимаешь, Кевин…

– Почему же? – прерывает он. – Ты была бедной, а стала богатой, была никому не известной, а стала знаменитой, залипала на манекены в соцсетях, а теперь стала одним из них – это простое уравнение, его нетрудно понять.

– Тебе не кажутся странными эти изменения?

Вопрос повисает в воздухе.

Я усаживаюсь на барный стул, уставляюсь на худые коленки и не без смущения признаюсь:

– Вчера я кинула монетку из банки для ругательств в унитаз. В детстве мы с Мелани думали, что это поможет в исполнении любых желаний. Знаю, это глупо. Я вчера почему-то вспомнила об этом и загадала новую жизнь… И это сбылось.

Он смотрит на меня взглядом «пора-звонить-санитарам» и «где-моя-смирительная-рубашка». Или мне это кажется?

– Ты же не думаешь, что монетка в унитазе исполнила твои мечты?

– Нет, но… – Я пожимаю плечами. – Но как-то же это сработало. У меня голова идет кругом, ведь я не понимаю как.

– И я не знаю – это и неважно. Не поверишь, но для меня ничего не изменилось.

– В это я как раз верю, – признаю я и снисходительно добавляю: – Каково это – попасть в другую вселенную и оказаться тем же неудачником?

– Стабильно.

– А я теперь известная актриса, и мой парень, чтоб ты знал, самый красивый мужчина на планете.

Его и без того темные глаза становятся совсем черными.

– Не понимаю, чего ты ждешь.

Я не знаю! Наверное, другого приема, возможно, восхищения и благоговейного трепета, в идеале – красной ковровой дорожки, расстилающейся под ногами в туфлях-убийцах от Prada.

– Монетка в унитазе, ты в Голливуде. Мечты сбываются. Я тебя поздравляю. Но я здесь не для того, чтобы тешить твое самолюбие.

– Нет, конечно. Вот еще! – фыркаю я.

– Кофе? – спрашивает вдруг он.

– Нет, – морщусь я. – Не буду пить твой дешевый кофе. Не сегодня.

Он мягко улыбается, отчего на щеках появляются ямочки, которые делают лицо приятным, даже красивым.

– Тогда я не знаю, чем тебе помочь.

Я закипаю оттого, что он выставляет меня жертвой, хотя из нас двоих именно он натирает столешницу.

– Ты… ты ужасен. Понял?

– Да, ты права, – кивает он. – Я неудачник, работающий бариста в кофейне.

– Ты отвратителен!

– И это я помню.

Щеки полыхают огнем, внутри бурлит, как в жерле вулкана, но Кевин спокоен, из-за чего меня распирает сильнее.

– Давай перемотаем до той сцены, где ты выбегаешь отсюда, хлопнув дверью.

Я вскакиваю, хватаю с ближайшего столика сахарницу и высыпаю содержимое на натертую до блеска барную стойку.

– Не буду отрывать тебя от рабских обязанностей, Кевин, – бросаю я и выхожу из кофейни в море тел. Кевин что-то кричит мне вслед, но его заглушают голоса собравшихся.

6

После сегодняшних вылазок я мечтаю набить желудок пиццей или бургерами, но денег не остается – приходится довольствоваться диетическими йогуртами и коктейлями, которыми под завязку забит холодильник в доме Пенни. Ем до тех пор, пока живот не раздувает настолько, что становится трудно дышать.

Передохнув, отправляюсь на экскурсию по владениям Пенни, а они довольно обширны: четыре спальни, четыре ванные комнаты к каждой из них, мини-кинотеатр, спортивный зал и кабинет, из которого ноги несут к бассейну. Огни вечернего Беверли-Хиллз разноцветными камнями распадаются по холмам, в сумерках они походят на темно-синие волны океана.