Он тоже засмеялся.

– Насчет бестии не уверен, но белокурая уж точно.

Снова притянул ее к себе, но на сей раз узкие ладошки твердо уперлись ему в грудь.

– Все, Ал. Мне пора, пора, пора… – извлекла из сумочки уже ненавидимый им мобильник, – Костя? Да на том же месте, что и в прошлый раз… Ага, жду, – прервала связь и с неожиданной обидой добавила, – Папочка порой – ужасный перестраховщик… Представляешь, не разрешает мне сдать на права. Дико, да? Мол, рано мне еще садиться за руль и вообще, по большому счету, нежелательно… – вздох, – Вот единственный минус, когда ты один ребенок в семье – трясутся над тобой, словно ты не живой человек, а… сделана из фарфора.

– А я умею водить машину, – признался он.

Ника опять вздохнула.

– Ну и что? Я тоже умею, но… – осеклась, глаза загорелись, – Умеешь? Значит, у вас есть «тачка»?

– Ну, – он даже отвел глаза, – «Жигуль» всего лишь… отцовский еще. Зарегистрирован на имя матери, но, насколько мне известно, она ни разу в жизни за руль не садилась… А я его вожу по доверенности, – тут его посетило вдохновение, – В следующий раз можем на машине за город смотаться, на дачу к нам…

Она спокойно кивнула.

– Ловлю на слове… А ягодки на вашем дачном участке растут?

– А как же? – а сердце уже заныло сладко, затрепыхалось в предвкушении того, что там может произойти, на даче, за городом…

Две недели промаялся в нетерпении, успев за это время не только устроиться в «Макдональдс», но и решительно порвать с Леной (сцена, которую «герлфренд» ему закатила, была настолько безобразной, что и сейчас, спустя почти год, он без содрогания не мог о ней вспоминать…) Какими только ужасными эпитетами не наградила его оскорбленная пассия! Да если б только эпитетами… Она ему даже лицо попыталась расцарапать, и чтобы успокоить девушку (точнее, просто привести в чувство), ему пришлось отвесить ей пощечину (несильную, конечно. Просто в фильмах герои обычно так и поступают, чтобы прекратить истерику героини). Но фильмы – не жизнь… После пощечины Лена разрыдалась пуще прежнего, обещая убить и его, подлеца-изменщика, и ее (ни одно из словечек, которыми была (к счастью, заочно) награждена Ника, не являлось цензурным), а напоследок… ну, конечно же, себя.

М-да… С таким темпераментом только на театральные подмостки…

* * *

Но две недели минуло, а потом и еще четыре дня, и он дико жалел о том, что не слишком настойчиво выпрашивал у Ники ее номер телефона…

Но наконец она позвонила сама (по счастью, в тот день он не должен был дежурить в «Маке»), и на следующее утро он уже поджидал ее на «пятачке» -автостоянке у съезда к шоссе, ведущему в дачный поселок, поджидал, едва ли не грызя ногти от волнения, ибо «жигуленок» его, хоть и отмытый особенно тщательно, до блеска, все же выглядел чем-то, очень напоминающем о снимках, порой помещаемых в толстых старых журналах «Вокруг света» – если туземца из какого-нибудь забытого Богом племени поместить среди ухоженных, элегантных европейцев…

Больше всего Александра пугало то, что она тоже к автостоянке подъедет на папином «Мерседесе» или «Тойоте», или том вишневом «Вольво», на котором за ней обычно приезжал шофер-охранник Костя. И мысли, соответственно, в голову закрадывались одна мрачнее другой, и предупреждения Сорокина вспоминались, и чувство собственной неполноценности как никогда острым было…

И поглощенный такими (надо сказать, непродуктивными совершенно) размышлениями, он как-то проморгал появление на автостоянке загорелой длинноногой девицы в шортах, маечке и, вдобавок, бейсболке, да еще – в темных очках.

А она этак непринужденно приблизилась к его бежевой «семерке» и костяшкой указательного пальца пару-тройку раз постучала в стекло дверцы со стороны водителя. Потом сняла солнечные очки и улыбнулась, наблюдая его растерянность.