– Что здесь происходит? – спросил он неприятным голосом.

– Ничего, – ответила Колотая.

– Почему вы кричали? – Он поглядел на меня.

Все думают, что легко подавить свои эмоции и держать язык за зубами. Но это не так. Это легко только в том случае, если вы сами не были в такой ситуации. И вы не знаете, как это больно!

– Она на меня напала! – воскликнула я, указывая на Колотую.

– Я? – притворно удивилась та.

– Это правда? – спросил охранник.

– Да! – воскликнула я. – Она хотела меня выпотрошить, четвертовать, вырвать кишки и отрезать голову!

– Чем?

– Чайной ложкой.

– Ложкой? Где ложка?

– Что за беспомощность?! Только где и куда! Где ей быть?! В заднице! Дорогой многоуважаемый гражданин начальник, в заднице!

Он посмотрел на меня и тяжело вздохнул:

– Ох, Вильконьская, Вильконьская, я последний раз вас прощаю, потому что это ваш первый день. – Он посмотрел на остальных: – А вам вызвать опергруппу?

– Валяйте, – жестко ответила спортсменка. – Вы прекрасно знаете, что, если они войдут в камеру, мы им яйца оторвем.

Он покачал головой, как воспитательница детского сада непослушным детям, и вышел в коридор.

Зеленая пластиковая тарелка, зельц, масло, творог, джем, помидор. Бритая не стала заговорщически смотреть в сторону коридора, ведь охранник стоял совсем рядом, а протянула мне целую буханку хлеба. Кажется, он совсем не был просрочен. Сколько же он стоил? И какой мягкий! Даже мои мышцы были тверже.

Пока я размышляла, Колотая как бы ненароком задела мою тарелку так, что ее содержимое упало на пол.

На ее жутком лице засияла триумфальная улыбка.

– Зачем вы это сделали? – воскликнула я.

– Слижешь с пола, сучка! – Она рассмеялась.

Бритая обнажила зубы. Это вызвало во мне сентиментальные воспоминания – старые документальные фильмы о разрушенной послевоенной Варшаве. Среди серых развалин то тут, то там торчали жалкие огрызки разрушенных домов. Мечта любого дантиста.

Я наклонилась, чтобы поднять валявшуюся на полу еду.

– Правило пятнадцати секунд, – заявила я, подбирая зельц.

– Скорее трех, – ответила спортсменка.

– Только если считать по-собачьи!

Я подняла еду и вернулась на стул. Крепко прижала хлеб к груди.

– Мой, – объявила я. – Не дам вам ни кусочка. Вы его не заслужили.

Я взглянула на своих соседок. Они смотрели на меня странными глазами. Через какое-то время я заметила, что у каждой из них было по буханке.

По целой буханке на каждого. Каждый день. Никаких походов в магазин, никаких очередей, никаких денег. Они вообще понимали свое счастье?

Девушки из камеры расселись по койкам и вскрыли пакеты с хлебом. Спортсменка достала из своего кондиционер для волос, лак для ногтей и зубную пасту. Она была очень довольна.

Миниатюрная неухоженная достала бутылку водки. Она закрыла глаза и крепко обняла ее, как дитя, найденное спустя долгие годы. Легла с ней рядом, стала гладить и шептать ласковые слова.

Я в своем хлебе тоже кое-что нашла. Это была бумага. Письмо. Я была в восторге. Я открыла его. Как мило. Посмотрела на Бритую. Она многозначительно мне улыбнулась.

Я прочла.

«Ты вредная сучька, варофка. С завтрава будиш принасить мне тачьку сиг. А то здам, и здохниш!»

Что за письмо… Сплошные ошибки.

Тем не менее я улыбнулась.

– Ну ты жесткач! – рассмеялась миниатюрная неухоженная. – Интересно, это ты такая смелая или просто сумасшедшая? Чай будешь?

– Я – Мариолька, – добавила спортсменка. – А это Фляжка и Большая Элька.

– Зофья, – ответила я.

– Ну что ж, ништяк, – заключила Мариолька. – А теперь, прости меня, дорогая, но не мешай и бери тряпку.

– Почему я должна брать тряпку? – спросила я.

– Потому что я так сказала.