Нашу сорок восьмую школу посещали многие знаменитые люди. Я видел там живого Максима Горького, Народного комиссара образования Бубнова, Секретаря ЦК ВЛКСМ Косарева. А однажды к нам на пионерский костер приехала Надежда Константиновна Крупская. Ко всем этим личностям современным поколениям детей внушается иное отношение. Все внимание в их характеристике сосредотачивается на негативной стороне их деятельности. А мы видели этих людей живыми и непосредственно общались с ними на наших пионерских кострах. Эти встречи тогда производили на нас большое впечатление. Они приобщали нас к высоким идеям коллективизма, товарищества, к примерам преданности добрым идеям. Мы тогда поверили их призывам, наставлениям и советам, и это помогло нам честно прожить жизнь.

К нам в гости в школу приезжали многочисленные делегации рабочих из разных капиталистических стран. Скажу откровенно, меня удивлял тогда их благополучный внешний вид. Нас тогда уже приучили думать об английских, немецких, бельгийских и прочих иностранных рабочих, как о жестоко эксплуатируемых, бедных и замученных. А они были хорошо одеты, выглядели сытыми людьми. Меня это удивляло. Ответа этому я долго не находил, пока сам не побывал в разных зарубежных странах.

Интересно было нам учиться в нашей сорок восьмой, и ни за что я не променял бы ее на любую другую, если бы вдруг дяди из Наркомпроса не закрыли ее. Причины этого, конечно, были не наркомпросовские. Здание нашей школы понадобилось военному ведомству, а Наркомпрос не смог, а, может быть, и не сумел этому воспрепятствовать. Школу расформировали не сразу. Половина состава учащихся была осенью 1936 года переведена в школу-новостройку. А осенью 1937 года другая половина – в другую новостройку. И уже в следующем, 1938 году, в нашей бывшей Образцовой разместилось военное артиллерийское училище.

Первый раз в жизни я троекратно пережил чувство неожиданной несправедливости, безвозвратной потери и распада товарищества. Я и мои друзья-одноклассники восприняли свое отлучение от полюбившейся школы как несправедливое наказание, как жестокий намек или даже приговор за несоответствие или неспособность учиться в Образцовой школе. Такое чувство поразило наше ребячье самолюбие. Наверное, это чувство обиды возникло потому, что сначала в другую школу перевели только первую половину, а другую половину оставили, и мы не знали, что на следующий год и ее переведут, а нашу сорок восьмую полностью расформируют. Мы завидовали оставшимся там ребятам и каждый день ходили к своей старой школе, к ее дверям. Но нас не пускали даже в вестибюль, а мы дожидались окончания занятий и от обиды кулачным боем наказывали, тех, кто еще оставался в этой школе, мы считали их «счастливчиками» и «подлизами-отличниками». Но через год, когда вторую половину тоже перевели в новую школу, мы успокоились. Всем нам пришлось начинать новую школьную жизнь. Меня перевели в 279-ю школу, которая в тот год была построена в селе Алексеевском, на Церковной Горке.

С середины тридцатых годов в Москве было развернуто широкое строительство типовых стандартных четырехэтажных школ. В них не было спортивных и актовых залов, при них не было организованных территорий со спортивными площадками и цветниками, в них беднее были оборудованы учебные кабинеты по физике и химии (других, как правило, не было). Строить такие школы, как бывшая наша сорок восьмая, государству нашему в предвоенные годы оказалось не под силу. А нужда в школьных учебных местах росла в разрастающейся Москве, да и в других городах, необыкновенно быстро. Даже в нашей огромной Образцовой школе на 3 тысячи учебных мест в каждом классе было более сорока человек. Широкое строительство стандартных школ должно было решить возникшую насущную проблему московского народного образования.