Заунывные звуки прекратились. А потом правая рука бога потянулась к щенку, пальцы ощупали его, и мозолистая и тяжелая ладонь накрыла его с головой.
– Лобастый! – сказал бог. – Выжил, маленький!
И тогда напряжение отпустило щенка; он весь задрожал и заскулил, норовя забраться повыше на ступню бога.
– Поплачь, поплачь, – сказал бог. – Это хорошо.
Потом он пошарил вокруг себя, отшвырнул пустой кувшин, сказав себе при этом что-то не очень ласковое, нащупал кувшин поменьше, замотанный тряпицей, поставил рядом с собой между колен, опустил в него руку и поднес сложенную горстью ладонь к мордочке щенка. Почувствовав запах молока, щенок ткнулся носом и жадно залакал.
– Ты будешь первый пес, взращенный овечьей матерью, – сказал бог, протягивая ему следующую горсть из кувшина.
Щенок не слушал. Он насыщался. Бог был рядом. Значит, он будет жить.
Бог попеременно погружал одну руку в кувшин, а другой продолжал утирать кровь с лица и стряхивать в сторону от себя. Потом, когда щенок привалился к его ступне и заснул, округлившийся от сытости, ему показалось, что ток крови уменьшился. Тогда он встал, уверенно, как будто зряче, нашел ручей, омыл свое лицо и соорудил из тряпицы подобие повязки на глаза. Стемнело, но это не было помехой простым, заученным за годы и годы движениям.
Он нашел свой нож – там же, где разделывал ягненка, и палку – знак пастушеской власти. Потом постоял немного и почему-то рассмеялся.
– Лобастый! – тихо позвал он.
Шагнул на недовольное кряхтенье, подобрал щенка и сунул за пазуху.
И пошел, подняв невидящее лицо к небу, размеренными шагами, постукивая палкой по камням, неся щенка за пазухой и кувшин с овечьим молоком в руке, на запад.
К людям.
* * *
Там же два града представил он ясноречивых народов:
В первом, прекрасно устроенном, браки и пиршества зрелись.
Там невест из чертогов, светильников ярких при блеске,
Брачных песен при кликах, по стогнам градским провожают.
Юноши хорами в плясках кружатся4…
Мраморные полы и ионические колонны самим Юпитером предназначены для того, чтобы навевать прохладу в жаркий день. Если подойти к окну…
К окну? Фи. Не хочется.
И все же, если подойти к окну,
– Я слушаю.
Далее много народа толпится на торжище; шумный…
– Постой. Вернись на две строфы назад. Как там? Гиады-Плеяды?
Там представил он землю, представил и небо, и море…
– Дальше.
Славный голосок.
Видны в их сонме Плеяды, Гиады и мощь Ориона…
– Дальше назад, а не вперед. Ты невнимательна.
Так произнесши, оставил ее и к мехам приступил он.
А ты придирчив и капризен. Откуда она могла знать, назад тебе угодно или вперед?
Она женщина и она рабыня. Она юна. Я, хотя и не молод, впрочем, оставим это. Во всяком случае, по собственным признаниям рабов, я слыву справедливым и «добрым» – так у них это называется – господином,
А что скажет на это твой друг Флакк?
Старина Флакк? Или сенатор Гай Публий Флакк? Или старый сластолюбец Флакк?
…Сам он в огонь распыхавшийся медь некрушимую ввергнул,
Олово бросил, сребро, драгоценное злато; и после…
– Вот. Ага! Именно.
Темноволосая девушка-рабыня в простой тунике, с цветком жасмина в волосах, вздрогнула и замолчала.