– Да будет так, – сказал незнакомец и прошел сквозь толпу прочь от реки, туда, где за прибрежными камнями бурела выжженная солнцем земля и высились колючие травы, обозначая начало пустыни и конец могуществу человека.

– Пост? – снова спросил Ииссах.

– Мы все объясним, – говорили ему.

– Расскажем.

– Оставайся с нами.

– Красавчик! – кричали ему.

Ииссах глянул поверх голов. Чужак уже скрылся – будто и не было его вовсе.

– Чудо, чудо!

– Пост, – повторил Ииссах.

Ноздри его затрепетали, глаза сузились.

Как он сказал?

– Да будет так, – сказал Ииссах и пошел туда же – в пустыню.

– Чудо, чудо! – восклицали вслед.

– Вы видели? Все видели?

– Дух Божий.

– Знак.

– Знамение! Знамение!

– Истинно, – подтвердил статный эллин, в подтверждение своих слов кивая крупной долгогривой головой, – истинно, то было небесное знамение, и я видел его собственными глазами.

– Слушайте, слушайте!

– Но я видел знамение над двумя, – продолжал эллин, – а мы все ждем прихода Одного.

– Вот он и был Им!

– Кто?

– Как кто? Ты разве не видел? Статный, смуглый, красивый…

– Слушай, Израиль! Да, да!

– Нет, светлый3.

– Что? Урод!

– Сам ты урод! Рыжий.

– Слушайте, просто светлый!

– Темный.

– Светлый.

– Темный.

– Сам ты темный! Просто смуглый.

– Ужас! Ужас! Такое говорить.

– Светлый.

– Он был не менее красив, чем твой смуглый.

– Светлый.

– Послушайте, что он говорит! Урод, лопни мои глаза.

– Святый.

– Они могут лопнуть, твои глаза, потому что ни на что не годны. А я своими глазами видел и сейчас могу подтвердить, что он был такой же красивый, как тот, смуглый.

– Равви! – позвал чей-то голос.

И толпа обернулась в сторону забытого Ха-мабтила.

– Скажи нам, кто был Тот, Кто пришел?

Ха-мабтил стоял, враз постаревший на добрый десяток лет, стоял молча, раскачиваясь, словно от мучающей его боли.

– И он ли тот, кого мы ждали?

Стоял и стоял.

И пошел прочь, привычно расталкивая воду коленями.

* * *

Когда затихли – нет, не звуки, потому что пришедшая и ушедшая смерть не сопровождалась звуками, – тонкие колебания воздуха и перестало сводить от страха мышцы, из россыпи ребристых камней выбрался крупный головастый щенок на разъезжающихся мягких лапах, с квадратной мордочкой и тонким крысиным хвостом, молча взобрался на плоский камень и огляделся. Слезящиеся от пережитого ужаса глаза его сразу выхватили из привычной картины мира непорядок в виде разбредающихся кто куда овец. Еще хуже была недвижная старая сука с неестественной повернутой головой и оскаленными перед смертью зубами. Вокруг нее чернели комочки раздавленной плоти – все, что осталось от его братьев и сестер. Щенок повторно задохнулся от ужаса, но не издал ни звука, еще и потому, что горло его все еще было сведено судорогой страха. Хуже всего во всем этом был человек, сидящий на камне спиной к щенку. Человек, к ногам которого прижималась старая сука, когда была жива. Человек, в руках которого замолкали бьющиеся в припадке овцы. Человек, бывший верховным судией для малых тварей на этой земле.

Бог.

А сейчас бог сидел спиной к щенку, раскачиваясь из стороны в сторону и как будто протяжно что-то напевая. Слезящимся глазам щенка даже показалось, что бог раздваивается, и один из двух богов что-то выговаривает другому, а тот виновато отвечает. Но, наверное, это была такая заунывная песня бога. В богах многое непонятно, иначе какие же это боги?

Щенок вздохнул и начал свой долгий путь через камни к богу.

Одной рукой бог водил непонятно перед собой, как будто снимал что-то с лица, потом опускал руку и стряхивал с пальцев казавшиеся черными в быстро угасающем дне капли. Это было очень страшно, но щенок старался не думать об этом и не смотреть на эти капли. Все его крохотное существо было пронизано одним стремлением – жить. А жить можно было, только оказавшись рядом с богом. Поэтому он лез и лез вперед, спотыкаясь на подгибающихся лапах и падая с камней, но по-прежнему не издавая ни звука, пока не подобрался к богу с противоположной от страшных капель стороны и ткнулся богу в ступню.