Еда по-летнему, по-деревенски проста: рассыпчатый, золотистый в солнечном свете творог; в свежую, еще не застывшую сметану хорошо окунать розовую сочную редиску и хрумтеть ею; молодой лучок с темной зеленью пера и юной белью сладкой луковки; кружево пахучего укропа; горечь хренового листа; пресный, сладимый дух пупырчатых огурцов. Под солнцем на воле, на столе, словно на щедрой ладони, все золотится, зеленеет, алеет, радует глаз. Клюй да клюй.

Не жарко. Чирикают в утренней тиши воробьи. Где-то высоко в небе – взглядом их не достать – со щебетом носятся ласточки. Возле ног моих доцветает ромашка, чуть поодаль красуются сиреневые и белые граммофончики петуний. Гудливым пчелам ни там, ни там нет поживы. Хорошо, что под вишней, раздвигая листья ее, поднялась высокая мальва и расцвела розовым. Пчелы по две и по три забираются в один просторный цветок, млеют там. Утро. Солнечный мягкий жар припекает. Чую: горячие персты осторожно врачуют спину мою, там, где зимой, на сквозняках, застужено и порой нудит. Солнечный жар входит в больные жилочки, как добрая лека. Замираю. Прошелестел в листьях и травах ветер. Остудил перегретое.

И снова солнечные персты трогают плоть мою, греют кости, уже немолодые.

Две легкие бабочки, порхая, облетают двор. Большая синяя стрекоза, просияв и прошелестев крылами, улетела. Мелькнула по земле тень птицы. Посвист крыл.

Чай поспел. На столе – свежий мед. Лишь вчера откачали его. Прозрачно-зеленоватый. Белая акация и колючий лох. Словно в степи: пахнул в лицо горячий июньский ветер пряной волной. Акация и лох цветут разом: белые гроздья и золотые звездочки, тоже гроздьями, – пахучая сладость.

И здесь, по двору, прошелестел ветер. И снова тишь. Июньское солнце греет тело мое и душу. Теплое лето. Самый долгий день его. Сколько ждали… Потом, осенью да зимой, будем помнить и снова ждать.

Пчелы замирают в розовых цветах мальвы. Значит, сладко. Вот и я, божья тварь, тоже замер, словно в цветке, для меня открытом: зелень да синь вокруг, да золотой солнца жар. День лета.

Он еще долог. И все впереди: жаркий полудень и теплый вечер. И весь длинный день не тесные стены тебя берегут, не потолок беленый, а зелень земная да просторное небо, из края в край.

Торжественно и таинственно ночное звездное небо. Но долго глядишь в него, и невольно душа холодеет, словно прикасаясь к вечности. Дневное летнее небо – с его синевой, лазурью, голубизной, с его немереным и неохватным для глаза простором, с высокими облаками – всегда и в любую пору лишь радует. Сколько ни смотри, утопая взглядом в прохладной сини или провожая за облаком облако, – ненасытное это гляденье.

А летние дожди… Грохочущие дневные грозы. И ослепительный «слепой» дождь, сияющий в солнце.

В летнем дне много доброго. И длится он долго-долго, словно подарок щедрый, немереный.

Жаркий полудень. Тридцать два градуса в тени. Но под яблоней, под развесистой кроной ее, сидишь и сидишь в полотняном кресле и не чуешь зноя. Легкий ветер шевелит листву, студит голову. Колышутся в огороде зонтики укропа. Стих ветер. И все смолкло. Лишь одинокий кузнечик сонно стрекочет в траве. В небесной сини застыли редкие кучевые облака. Выше их – изморозь перистых. Два коршуна кружат. Сначала – низко, я вижу их. Потом все выше и выше уходят, кружа. Вот и нет их. Ушли в небесную синь и глубь. Там – прохлада. Вспоминаю, как в Индийском океане, где вода словно в теплой ванне, пытался я освежиться, ныряя все вглубь и вглубь, в прозрачную синеву. Но сколько там выдержишь… А коршун взмыл, и вот уже нет его.

Ветер дует порывами. Прошелестел и стих. Волна за волной студит голову в жарком дне.