Желтый цвет смородины к вечеру среди зеленой листвы пригасает.

Плывет день за днем. И уже грядет главный для меня праздник – цветенье груши. Вот стоит она в розовых пухлых бутонах. День, другой… И зацветает.

Не знаю почему, но цветущая груша для меня – светлое торжество, одно из редких в году. Вишня цветет – душа радуется; яблоня в розовом цвете – любо глядеть. А на цветущую грушу гляжу я с каким-то благоговеньем. Для меня это храм живой: огромная, в белом цветении груша. Темный ствол и могучая белокипенная громада.

В старые времена на Дону груши-дулины росли на каждом подворье. «Черномяски», «баргамоты», «давилки». Их запаривали, потом сушили, и всю зиму варили взвар со сладкими грушами на закуску. С тех времен еще высятся над живыми и мертвыми хуторами вековые груши-дулины.

Евлампиевский, он же Горюшкин… На этот умерший хутор хожу ли, езжу я каждый год. Груши там лучшие в округе. Как зацветут… Одна краше другой. По осени все в плодах. На ветвях и по земле – желтая скатерть.

Но сейчас о весне. Съедешь в хутор с горы – и словно в раю. Дух цветенья настоялся в низине. Белые деревья сомкнули кроны свои. Бредешь ли, сидишь, забывая все: заботы и время. Лишь одно на земле: белый цвет, пряный дух.

В пору цветения стоит поехать на хутор Евлампиевский. Но можно и не ездить далеко, найти поближе. А можно просто сидеть в своем дворе и смотреть на свою ли, соседскую грушу-дулину.

Сидишь, глядишь. Какие-то мысли светлые текут и текут. Всю свою жизнь передумаешь, чему-то порадуешься, чему-то попечалишься. В пору цветения весь день я на воле.

Вечереет. Ничего не надо. Лишь глядеть, как уходит дневной свет, сменяют его сумерки, темнеет небо, а цветущее дерево светит и дышит в лицо мне теплом, благодатью.

А потом распустит яблоня бело-розовые крупные цветы, пчелы, шмели сбираются к ней. Прямо звон стоит. Поет дерево.

Но бель понемногу редеет. На земле – лепестки. Впереди – лето зеленое. Тоже хорошо. Но все же жалко: весна прокатила. Что ж, будем жить дальше, ожидая пору созревания. Яблоня доцветает; вишни и абрикосы уже озернились, выказывая зеленую рябь плодов. Будем ждать.

Снова зацвел одуванчик. Но теперь среди зелени и разноцветья двора робко там и здесь проглядывают его желтые блюдечки. Уже цветет ромашка, белые и фиолетовые петуньи, алое «солнышко», желтая календула, в огороде – фасоль, тыква, горох. Лето пришло. И потому одуванчик в глаза не больно бросается. Но те, для кого он кормилец, не обойдут, а вернее – не облетят его щедрую золотую корзинку.

Вот и сейчас там кормятся пчела и бабочка. А наклонишься, пристальней вглядишься, да если еще лупу возьмешь, то удивленно охнешь: там, внутри, среди густого леса золотистых лепестков и тычинок, пир горой. Крохотные мушки и мошки снуют, собирая щедрую дань. Сколько их в каждой корзинке! Два десятка насчитал и сбился. По-царски щедро кормит своих гостей золотой цветок одуванчика.

Но теперь это лишь эхо былого. Праздник одуванчика – весна, когда другие цветы еще спят.

Апрельской порой, в солнечный день, где-нибудь в стороне от человеческого жилья, наткнешься на поляну одуванчиков – глазам больно: золото их светит и слепит. И даже в поселке, по огородам, на голой еще земле – праздник одуванчика. Нынче его было море, сплошной разлив.

Пасмурно – и цветы закроются. Сразу во дворе скучно. Ясный день – и расстилается золотая скатерка. Все на ней: мед, сладкий дух, глазу отдых. Над нею звон и гул. Все летучее – пчелы, мухи и бабочки – пирует на щедром угощении.

Нынче год одуванчика. И не только в наших краях.