После полуночи, когда на чердаке воцарялась тишина, Кривцов выходил на улицу. В минуты перекуров он редко вспоминал футбольное прошлое. Из игровых эпизодов ему все еще мерещилась дуэль с вратарем «Крыльев Советов». Будь он расторопнее, уйди заранее в сторону, столкновения можно было бы избежать. В Самаре доверие к голкиперу его подвело. Принципам честной игры Кривцов никогда не изменял, с юных лет его учили уважать любого соперника. От самых принципиальных противников он и к себе требовал снисходительного отношения. В будущем, когда Кривцов забросил бутсы в кладовку, доверие подводило его еще не раз. По-крупному он просчитался после того, как завел дружбу с граненым стаканом. Кривцов упорно верил в то, что жена простит ему очередной затяжной срыв и не посмотрит на другого – слишком свежи были их общие впечатления от ярких побед и событий. На волне запойных умопомрачений Федор ошибочно возомнил себя непререкаемым авторитетом в зачахшей семье.

Из квартиры его выкинул некий Эдуард. Регалии на стене в гостиной и немеркнущая любовь болельщиков Кривцову не помогли. С вытянутыми руками, по-вратарски, он летел вниз, пересчитывая ступеньки разбитым носом и корчась от боли в ушибленном колене.

Квартиры Кривцов лишился. Однако по милости жены, тайно подавшей на развод, получил утешительные отступные. В жизни Федор был наивным и беззащитным. Жестким и напористым он остался в памяти поклонников и тренеров.

После развода Федор переехал к больным родителям. Деньги отдал им на лечение. У них же в комоде спрятал форму, бутсы, золотую медаль. Некоторое время он не пил. Возделывал запущенный дачный участок, наблюдал за футбольным страстями по телевизору. На стадион не ходил.

По осени Кривцов снова сорвался. Бесцельное сидение в четырех стенах показалось ему невыносимой пыткой. Он выпросил у отца вознаграждение – две банки пива – за поход в магазин. Продукты до дома Федор не донес.

Через неделю, под забором центрального рынка, его нашла с виду приличная женщина. Кривцов караулил пакеты с подгнившими бананами и склизкими огурцами, дарованными милосердными торговцами с Кавказа, пока его приятели по уличным утехам шарили по рынку в поисках дневного прожиточного минимума. Кривцову было безразлично, куда и с кем идти. Он еще не остыл от горьких сцен семейной драмы, но шевельнувшийся здравый рассудок подсказывал, что лучше отправиться наугад с незнакомой дамой, чем дожидаться у мусорки конченых забулдыг.

В автобусе, трясясь на проселочной дороге, Кривцов заметил, что попутчица его отнюдь не чиста лицом, одета просто, по-деревенски, и едут они в сторону, противоположную областным курортам. Впрочем, это Кривцова не смутило. После развода он стал поглядывать на себя критически. Долгие назидательные монологи отца иногда действовали на него поучительно, и он пускался на поиски работы. Делать руками Кривцов ничего не умел. Годился разве что в подсобники и грузчики. Год он таскал ящики и мешки с цементом на складе строительных материалов. Полгода подметал дворы, где развлекал детвору и мамаш жонглированием мяча у качелей и песочниц.

По воле Лиды Федор осел в Рыбацком. От города его отделяли семьдесят километров.

Дом Лиды стоял на правом берегу в шеренге кирпичных немецких домов. До центра поселка, лежавшего на левом берегу, можно было добраться на лодке по каналу, впадавшему в залив. Очутившись на лоне природы, в ее первозданном бушующем виде, Кривцов наконец ощутил себя свободным человеком. Никто не вдохновлял его на трудовые подвиги, никто не запрещал тяпнуть по необходимости лишнего. Он был предоставлен самому себе, мысли о загубленной жизни его не терзали.