Она сжимала мою руку, пока мы носились в поисках мальчика.

Не смею никому об этом сказать, иначе меня обвинят в государственной измене, но я ужасно обрадовалась, узнав, что королева умерла. Скука, которую я испытывала с самого Нового года, улетучилась, и мне стоило немалых трудов, чтобы изображать из себя благопристойную даму. Окончание века было всего лишь сменой цифр, но теперь нам предстоит настоящая смена власти, и я не могу не думать, что Эдуард будет представлять нас лучше, чем его мать.

Хотя пока что никаких изменений не произошло. Предполагалось, что мы все бросимся на кладбище, чтобы изображать траурную скорбь, хотя там не похоронен ни один из членов королевской семьи и ту же королеву похоронят не там. Просто кладбище – это смерть, и в этом, наверно, все дело.

Треклятое кладбище. Всегда его ненавидела.

Ну, если уж быть справедливой, то само по себе это место ни в чем не повинно, напротив, оно обладает каким-то скорбным очарованием – ряды могил, притиснутых одна к другой, гранитные надгробия, египетские обелиски, готические шпили, цоколи с колоннами, плачущие дамы, ангелы и, конечно, урны, устремляющиеся по склону холма к величественному ливанскому кедру наверху. Я даже готова закрыть глаза на некоторые наиболее нелепые монументы – показные сооружения, призванные подтвердить семейный статус. Но чувства, которые это место будит в скорбящих, на мой вкус, уж слишком раздуты. Ну и потом, это кладбище Коулманов, а не моей семьи. Я тоскую по маленькому кладбищу в Линкольншире, где похоронены мамочка и папочка и где теперь появилось еще одно надгробие – на могиле Гарри, хотя его тело и лежит где-то в Южной Африке.

Все эти излишества – частью которых стала и наша нелепая урна – действуют мне на нервы. Насколько эта урна выбивается из всего окружающего! Если бы только Ричард сначала посоветовался со мной! Это было на него не похоже – несмотря на все недостатки, он все же человек благоразумный и должен был бы увидеть, что урна уж слишком велика. В этом выборе я вижу руку его матери. У нее вкус всегда был отвратительный.

Забавно было наблюдать сегодня, как он расшумелся из-за этого ангела, возведенного на могиле близ урны (я бы даже сказала, слишком близко – ощущение такое, что они в любой момент могут наброситься друг на друга). А я только изо всех сил старалась не рассмеяться.

– Какое они имеют право навязывать нам свои вкусы? – сказал он, – Мы, что, теперь должны каждый раз, приходя сюда, видеть это сентиментальное идиотство? Меня от этого просто наизнанку выворачивает.

– Он сентиментальный, но безобидный, – отвечала я, – По крайней мере, он из итальянского мрамора.

– Плевать мне на мрамор! Я не хочу, чтобы этот ангел торчал рядом с нашей могилой.

– А ты не думал, что они, может быть, то же самое говорят о нашей урне?

– С нашей урной все в порядке!

– А они наверняка считают, что с их ангелом все в порядке.

– Этот ангел выглядит нелепо рядом с нашей урной. Самое главное, он стоит слишком близко.

– Вот именно! – сказала я, – Ты же не оставил им места.

– Очень даже оставил. Еще одна урна смотрелась бы здесь прекрасно. Может, чуть поменьше нашей.

Я подняла брови, как делаю это, когда Мод говорит какую-нибудь глупость.

– Да пусть бы даже такого же размера, – снизошел Ричард, – Да, вот это бы смотрелось впечатляюще – две урны рядом. А у нас вместо этого такая вот ерунда.

И так мы продолжали до бесконечности. Хоть я и не особо высокого мнения о пустолицых ангелах, разбросанных по всему кладбищу, но все же они меньше действуют мне на нервы, чем урны. Когда подумаешь,