– Лавиния, – произнесла старшая девочка, пожав плечами и тряхнув головой так, что ее кудряшки взметнулись, – Мама, я хочу, чтобы вы с папой называли меня Лавиния, а не Лайви.

Тотчас же я решила, что никогда и ни за что не буду звать ее Лайви.

– Не груби матери, Лайви, – сказал мужчина, – Для нас ты – Лайви, и точка. Лайви – прекрасное имя. Когда станешь постарше, будем называть тебя Лавиния.

Лавиния нахмурилась, уставясь в землю.

– И прекрати эти слезы, – продолжал он, – Она была хорошей королевой и прожила долгую жизнь, но пятилетней девочке не нужно из-за этого уж так убиваться. И потом, ты напугаешь Айви Мей, – Он кивнул в сторону ее сестренки.

Я снова посмотрела на Лавинию. Насколько я могла судить, она вовсе не плакала, хоть и мяла в руке носовой платок. Я помахала ей.

Лавиния улыбнулась. Когда родители повернулись к ней спиной, она сошла с дорожки и нырнула за камень.

– Мне тоже пять, – сказала я, когда она подошла к нам, – Хотя в марте мне будет шесть.

– Правда? – сказала Лавиния, – А мне шесть будет в феврале.

– А почему ты своих родителей называешь мама и папа? Я своих зову мамочка и папочка.

– Мама и папа гораздо элегантнее, – Лавиния разглядывала мальчика, стоявшего на коленях у надгробья, – А тебя как зовут?

– Мод, – ответила я, не успев сообразить, что она обращается к мальчику.

– Саймон.

– Ты очень грязный мальчик.

– Прекрати, – сказала я.

Лавиния посмотрела на меня.

– Прекратить что?

– Он могильщик, поэтому такой грязный.

Лавиния сделала шаг назад.

– Пока еще только ученик могильщика, – сказал Саймон, – Сначала я был плакальщиком на похоронных процессиях, но, как только научился держать лопату, отец взял меня к себе.

– На похоронах моего дедушки было три плакальщика, – сказала Лавиния. – Одного из них высекли за то, что он смеялся.

– Моя мама говорит, что таких похорон сейчас очень мало, – сказала я, – Она говорит, это слишком дорого, а деньги нужно тратить на живых.

– В нашей семье на похоронах всегда бывают плакальщики. На моих тоже будут.

– Ты что – умираешь? – спросил Саймон.

– Конечно нет!

– Ты тоже свою нянюшку оставила дома? – спросила я, решив, что нужно поговорить о чем-нибудь еще, прежде чем Лавиния расстроится и уйдет.

Она вспыхнула.

– У нас нет нянюшки. Мама вполне способна сама за нами ухаживать.

Я не знала детей, у которых не было бы нянюшки.

Лавиния смотрела на мою муфту.

– Так тебе нравится мой ангел? – спросила она, – Папа разрешил мне самой выбрать его.

– Моему папе он не понравился, – заявила я, хоть и знала, что не стоит повторять слова, сказанные папочкой, – Он называет это сентиментальной чепухой.

Лавиния нахмурилась.

– Ну, а мой папа ненавидит вашу урну. А что такого плохого в моем ангеле?

– Мне он нравится, – сказал мальчик.

– И мне тоже, – солгала я.

– Мне кажется, он прекрасен, – вздохнув, сказала Лавиния, – Когда я отправлюсь на небеса, я хочу, чтобы меня унес такой вот ангел.

– Это самый красивый ангел на кладбище, – сказал мальчик, – А я знаю их всех. Их тута тридцать один. Хочите покажу?

– Тридцать один – это простое число, – сказала я, – Оно делится только на само себя и на единицу, – Папочка как раз недавно объяснял мне простые числа, хотя многого я так и не поняла.

Саймон вытащил кусок угля из кармана и начал выводить что-то на надгробии сзади. Скоро мы увидели череп со скрещенными костями – круглые глазницы, черный треугольник вместо носа, ряды квадратных зубов и тень, нацарапанная на одной стороне лица.

– Не делай этого, – сказала я. Он не послушался, – Нельзя это делать.

– А я делаю. Все время. Ты посмотри на надгробья вокруг.