За три дня до отъезда в Бирмингем, мне стало совсем тяжело. Опять сказывалось отсутствие матери в моей жизни. Хотелось поговорить с ней. Залезть с ногами на диван, уткнуться в её плечо и тихонько поплакать. Пожаловаться на папу, обвинить весь мир в несправедливости и ощутить её теплые ладони на своей спине. Ни одна из нянь не смогла заменить мне маму. Они все тихо ненавидели меня, и я это знала.

Без спроса я пошла в кабинет отца, достала мамины снимки. Хотелось прижать к сердцу каждую фотокарточку, ощутить хоть мизерную долю той любви, которую могла подарить мама. Но пожелтевшая бумага оставалась безразлична к моей боли.

Сосредоточенная на собственном горе я не заметила отца, который с таким же грустным лицом наблюдал за мной, стоя в дверном проёме. Мы оба молчали. Смотрели друг на друга и без слов понимали, как нелегко каждому из нас проживать эту трагедию.

На следующий день мне прислали благодарность за полную оплату обучения. Можно сказать, это было жестом примирения со стороны папы. Хотя теперь у нас начался новый виток семейных разборок. И на сей раз его волновала уже не моя профессия, а мой социальный статус.

Спрятав заблокированную кредитку в отделение для карточек, я машинально провела пальцем по драгоценному снимку, который всегда хранила при себе. В тот памятный вечер перед отъездом в школу искусств я положила в свой кошелёк одну из фотографий мамы и с тех пор берегла её, словно самое дорогое сокровище.

Я с нежностью рассматривала такие знакомо незнакомые черты, мысленно спрашивая совета, как мне поступить дальше. И именно в этот момент мой телефон завибрировал в сумке.

Паша: «Завтра в пять. Адрес пришлю позже».

Громко вобрав носом воздух, я быстро ответила:

«ОК».

8. Глава 6. Ваха

— Твой удар, — кинул я другу, уступая ему место за бильярдным столом.

— Щас я тебя разделаю под горох!

— Смотри не надорвись, малолетка.

Пашка взмахнул кием в воздухе, намереваясь меня как следует им огреть, но я легко отбил удар и ответил тычком своего кия.

Точность движений хирурга, наверное, ни с чем не сравнится. У нас каждый микрон на счету, а на противоположной чаше весов — чья-то жизнь. Иногда она может выскользнуть, даже если кажется, что всё просчитал и сделал почти невозможное. В моей работе всякое случается. Но мне и мысли не приходило в голову перебраться на более спокойное поприще. Скажем, залечь на дно в какой-нибудь поликлинике и каждый день раздавать рекомендации больше двигаться и следить за количеством употребляемой соли.

Я свой путь выбрал. Я знаю, что такое жизнь, знаю, что такое смерть, знаю, что стоят они примерно одинаково и постоянно ходят рука об руку. Моя задача — в очередной раз хитро подмигнуть смерти и отправить её во временный отпуск. До следующего раунда.

— Старикам здесь не место! — хорохорился Пашка в своей обычной манере.

— Ты мне ещё тут поговори.

— Ага! Всё? Аргументики закончились?

— Ой, смотри, что это? — нахмурился я.

— Чё?.. — застопорился Пашка.

— Да похоже… — я сделал вид, что приглядываюсь. — Да-да, точно. У кого-то молоко на губах не обсохло.

— Ну, всё! Пизда тебе!

Естественно, тут же началась новая шуточная драка.

Это у нас так принято. Паха кличет меня стариканом, а я дразню его малолеткой. Я его старше на шесть лет, и его это здорово бесит. Он вообще по жизни вспыльчивый, а я наоборот — более уравновешенный. Такие вот приятели — «небо и земля». Хотя с небесами это я, конечно, перегнул. И мне, и Пашке небеса даже не снятся. Мы оба земные во многих смыслах, что, собственно, и роднит нас.

А началось всё чуть ли не сто лет назад. Даже не верится, что нашей дружбе уже третий десяток пошёл. Мы познакомились, когда Пашке было шесть, а мне двенадцать. Тогда у меня свой кошмар случился. Наверное, поэтому я к Пахе сразу проникся. Его сильно щемили старшие ребята во дворе. Нашли себе идеальную жертву: шестилетний хлюпик из детдома, который никому в этом мире не сдался, даже собственным родителям. Пашка был хилый, как сопля, ростом чуть повыше табуретки. Это сейчас он нормальный такой лось вымахал — в жизни не подумаешь наезжать на такого детину. Он и мне иной раз во время шутливой возни серьёзно накостылять мог. Заигрывался, одним словом, и свирепел по-настоящему. А в шесть лет его все, кому не лень, прессовали. Травили, издевались, били. Дети порой ещё хуже взрослых себя ведут. Так что на Пашку я никогда не обижаюсь. Всегда с пониманием к его выходкам отношусь.