Часть публики уже легла, но другая часть – отнюдь. Хотя свет в связи с ремонтом не горел, шум стоял, как на Ярославском вокзале в Москве. Как я понял, арабам и неграм вообще всё равно, светло или темно, и какое время суток, а говорить вполголоса они не умеют.

Едва я лёг, появился какой-то араб и, потрогав меня за ногу, спросил, где его вещи, которые лежали на кровати. Догадавшись, что речь идёт о давешних носках и пузырьках, я показал арабу, куда их положил. Забрав пузырьки и поблагодарив, араб ушёл. Странно, этот араб тоже был вежливый, не то, что его соплеменники, обитавшие в моей спальне. Их вопли, песни и гортанный говор заглушали даже негритянское мумбо-юмбо. К арабам с разных коек звучали призывы заткнуться, на которые они, как, впрочем, и негры, никак не реагировали. Они и их гости из других комнат ходили взад-вперёд, в коридор, в туалет, в другие спальни и обратно, рылись в вещах (вероятно, в своих), стукались о койки, обсуждали неизвестно что, ежеминутно пытались зажечь свет, чиркали зажигалками, курили и то и дело ходили что-то выяснять на вахту.

Да, это не Пасео дель Рей, думал я. Некуда было так спешить!

Койка надо мной пустовала. Обитатель её, негр, явился откуда-то часа в два ночи, когда три четверти моих соседей уже как-то угомонились. Увидав, что койка внизу под ним занята, негр стал выяснять у своих собратьев, кто там спит. Ему объяснили, что какой-то новый белый. Я это понял, так как говорили негры всё же по-английски. Негр потянул меня за ногу, и я сделал вид, что сплю. Приготовив свою постель и с грохотом порывшись в вещах, мой негр, который, видно, желал со мной побеседовать на сон грядущий, сел на край моей койки и снова потянул меня за ногу. Я сказал по-испански, что хочу спать, и спросил, чего ему надо. Оказалось, что негр по-испански не понимал вовсе. Он что-то спросил, я не понял и вновь спросил:

– Ке? (Что?).

Негр помолчал. Его голова, похожая на большую лесную корягу, выделялась на фоне зарешёченного окна. Негр сказал что-то ещё.

– Ке? – раздражённо спросил я.

Негр вновь замолчал.

– Ке, ке, ке, ке, ке, – наконец поднявшись с моей койки, со вздохом сказал он. Негр забрался на свой второй ярус, долго с грохотом ворочался там и наконец утих. Близился рассвет.

На следующий день я познакомился с «моим негром». Звали его Майкл Вест, он был из Нигерии, в Мадриде он торговал сигаретами. Парень он был неплохой. Собственно, каких-то дурных негров я в альберге не встречал. Единственной моей к ним претензией было то, что народ они шумный. Ребята же они были почти все нормальные. По крайней мере, среди белых пропорция была обратной: большинство альберговских белых были идиотами в широком смысле этого слова; прошу не обвинять меня в «чёрном» расизме, всё было именно так – можете спросить у Шосса.

Майкла я с тех пор называл «мой негр». В шутку, конечно: «мой» – потому что он спал надо мной на втором ярусе. У Шосса же «своего» негра не было – над ним спал араб.

Утро в альберге. В шесть часов утра оба этажа альберга сотряс оглушительный грохот звонка. Также дежурный сегур включил на полную мощность свой магнитофон. Валяясь в койке, я долго слушал по очереди грохот звонков и песни Брюса Спрингстина – сегур, очевидно, был меломан.

В восемь часов в спальне появился работник альберга Рафа и с весёлыми возгласами: «Буэнос диас!» принялся стучать молотком по железным койкам.

Хорошо, что не по башкам. Встав и умывшись, я пошёл в салон. Работал телевизор; мусор и грязь были убраны, пол и столы вымыты, окна под потолком открыты; в салоне гулял утренний ветерок. Народу почти никого не было. После вчерашнего содома тут было просто замечательно. Из коридора слышался грохот звонков, удары по железу и крики: