– Русские, – сказал я; араб на это никак не среагировал.

– На каких языках вы говорите? – спросил он затем.

– По-русски, по-испански и по-английски, – сказали мы.

– А я, – сказал араб, – знаю арабский, испанский, английский, французский, итальянский, немецкий и голландский. Русского, – усмехнулся он, – не знаю.

– А из какой ты страны? – спросил я.

– Марокко, – ответил араб и, указав нам вход в камеру хранения, удалился.

Араб этот, как оказалось, спал в комнате Шосса. Неизвестно, как насчёт всех перечисленных арабом языков, но английскую его речь Шосс как-то слышал – оказалось, араб действительно неплохо говорил по-английски.

Этого араба Шосс впоследствии называл не иначе, как «Мой любимый араб». Араб этот если не спал, то днём и ночью производил очень много шума: беспрестанно разговаривал, орал, пел по-арабски, слушал арабскую музыку и мешал Шоссу спать. Как его звали, я забыл. Впрочем, всех арабов зовут или Мохаммед, или Махмуд, или Абдулла.

Салон. Сдав вещи, – мы оставили себе туалетные принадлежности, книги Лема, а Шосс также плеер, который впоследствии украли, – мы отправились в салон, где нам выдали по бокадильо и налили какао.

Как я уже говорил, народу в салоне было немеряно; все стулья были заняты. Места мы всё же нашли. Шум в салоне стоял такой, что в буквальном смысле уши закладывало. По причине чувства голода мы быстро съели бокадильос; какао же можно было наливать из бачка сколько угодно, пока не кончится; мы выпили пять стаканов, и какао кончилось.

Затем мы закурили и тут же сообразили, что в альберге пачку сигарет лучше из кармана не доставать. Так и есть: какой-то араб немедленно попросил у меня закурить. Араб этот был какой-то нетипичный, так как обратился очень вежливо. Я дал закурить арабу, затем негру, потом индусу, после чего пачку мы спрятали и на дальнейшие просьбы отвечали, что больше нет.

В альберг прибывали всё новые его обитатели, концентрация табачного дыма и рёв усиливались до немыслимых пределов, уже было не разобрать, на каком языке говорят – на арабском или мумбо-юмбо; столы и пол были залиты какао, усыпаны пеплом и забросаны окурками, объедками и обёрточной бумагой от бокадильос; мы решили отправиться спать, хотя представляли, что уснуть тут будет непросто.

На вахте. Как же, спать – не тут-то было. Как я уже говорил, в закопчённом после пожара коридоре шёл ремонт проводки, и коридор был перегорожен в самом начале; сегур никого не пропускал. Испанцы вообще работают крайне неторопливо; эти же электрики, видя, какого рода публика их ожидает, скорее изображали работу и, похоже, были намерены заниматься этим до утра.

Часть народа всё же успела проскочить в спальни, невзирая на гневные восклицания электриков и пользуясь минутным отсутствием сегура. Успел пробежать и скрыться в своей спальне и Шосс. Я тоже было прорвался, хотя электрики что-то орали; на беду, сначала я пошёл в сортир; когда я выказался оттуда, вернувшийся сегур велел мне выйти из «запретной зоны» и ждать вместе со всеми на вахте.

На вахте же собралась толпа. Те, кто умел кое-как говорить на ломаном испанском, поминутно спрашивали у электриков, долго ли ещё ждать; электрики делали вид, что не понимают; тогда спрашивали у сегура; тот обращался к электрикам; те отвечали либо: «Diez minutos», либо: «Momentito»15 и продолжали гулять по коридору с отвёртками и пассатижами.

На сцене появляется первый поляк: Стив. Курить в альберге разрешалось во всех помещениях, кроме спален. Я закурил; в то же мгновение кто-то попросил у меня сигарету. Пока я рылся в кармане, думая, дать или нет, до меня дошло, что спросили не по-испански. Да чуть ли не по-русски!