– Вторая госпожа, очень уж странно, что мы вот так сразу и во внутренние покои пришли, – Чжаоюнь, поклонившись, протянула Цзялань чайную чашку, но на душе у нее было неспокойно.

– Да что же ты ерундой занимаешься? Думаешь, в такой момент у меня есть настроение чай пить? Поди-ка разузнай, может, случилось что!

Свадьбу следует праздновать торжественно, громко, нельзя же проводить ее вот так поспешно и небрежно! Цзялань только прибыла в дом жениха и не осмеливалась принимать поспешных выводов, но все равно терялась в догадках. Вдруг что-то пошло не так и теперь жених хочет расторгнуть помолвку? Нет, он не посмеет так сделать: даже если ему и взбредет в голову подобная идея, обратного пути уже нет – Цзялань решительно остановила поток тревожных мыслей.

– Слушаюсь, вторая госпожа, – Чжаоюнь озорно показала язык и выскользнула за дверь.

Все вокруг погрузилось в тишину. Блестящие капли градом сыпались на землю – ливень затянулся. Оказалось, что на небо уже вышла луна, поблескивая серебристым светом.

Цзялань приподняла расшитое жемчугом свадебное покрывало и увидела пару красных свечей, озарявших всю комнату мягким светом. Она уловила смесь ароматов выпечки и сладостей, которые вызвали сильное голодное урчание в животе. Со вчерашнего дня до сегодняшнего утра, почти двадцать часов, у нее маковой росинки во рту не было – неудивительно, что она проголодалась.

Цзялань решительно сняла с себя покрывало и постелила его поверх парчового свадебного одеяла. Большой круглый стол был заставлен синими фарфоровыми мисками на высоких ножках, в которых были выложены мусс из вишни и темного риса, горки пампушек и лепешек на пару. В углу выстроились в ряд кувшины с вином, на каждом из них был наклеен ярко-красный иероглиф «двойное счастье»[40].

Цзялань пальцами аккуратно взяла несколько кусочков сладостей, проглотила и запила чаем. В желудке стало уже не так пусто. Девушка прошлась туда-сюда по комнате, сделала несколько кругов, но подумала, что ей не подобает так себя вести, все-таки необходимо придерживаться ритуального этикета. Она вернулась к лежанке, накинула на голову красное покрывало и, выпрямившись, села в ожидании. Через какое-то время Цзялань, почувствовав усталость, облокотилась на спинку лежанки и вздремнула.

В полусонной дреме она вышла на шатающихся ногах из поместья На и оказалась на широкой равнине. Вокруг колыхались буйные волны ароматных трав. Небо было темно-голубым, поле убегало в бескрайнюю даль, и ветер пригибал траву к земле, благодаря чему вдали был виден пасущийся скот. В воздухе раздавались печальные звуки моринхура[41]. После дождя небо было чистым, мокрые побеги блестели, залитые солнцем. Несколько лошадей благородных пород паслись с опущенными головами, а в небе над ними сияла двойная радуга.

Необъяснимым образом эта картина посеяла радость в сердце Цзялань, ей показалось, будто божества сошли на землю. Она пристально вгляделась в радугу – та переливалась всеми цветами спектра, будто полотно великолепно расшитого атласа.

– О, Амитабха![42] – Светлое имя Будды заставило ее повернуть голову.

Крепко сложенный юноша, облаченный в желтую монашескую рясу, остановился за ней, держа на поводу коня. Он взялся будто из ниоткуда.

Цзялань замерла в удивлении. Было что-то особенное во внешности этого монаха: он был не просто красив, весь его облик был окутан какой-то торжественностью и строгостью и казался неприкосновенным. Он сложил ладони в молитвенном жесте, пустил лошадь погулять и подошел к Цзялань.

– И ты здесь? – внезапно сказал он тоном, каким близкие люди приветствуют друг друга, встретившись после долгой разлуки в условленном месте.