− Ты уж не забывай нас, в своих столицах! – он протянул мне маленькую баночку заветного лакомства. – Если туго станет, никого не слушай, просто возвращайся. Дома, говорят, и стены помогают, а уж мы с Арабеллой тебя в обиду не дадим! Найдётся тебе заделье – где родился, там и пригодился! Если надо, и с лесным народцем договоримся, − он хитро подмигнул.

От его слов в душе поднялась настоящая буря: чувство беспокойства смешалось с радостной уверенностью – пасечник говорит от души, а значит, меня и правда любят!

− Вы тут сами без меня не ругайтесь! – ответила я в тон ему.

Бабушка обняла с другого боку. Подозрительно блестящими глазами она с напускной грозностью посматривала в сторону пана Сёрбы, который, казалось, ничего не замечал.

Дверной колокольчик снова звякнул, на этот раз пропуская Вита в непривычно парадной одежде, с огромным новомодным чемоданом на колёсиках. Только тащить его другу всё равно было неудобно – высокому парню приходилось нагибаться, чтобы колёсики те доставали до земли.

− Здравствуйте, пана Арабелла, пан Лукаш! Агнешка, ты готова? Автобус через десять минут отходит, а нам ещё до остановки с чемоданами тащиться!

− Не нужно никуда тащиться! – тут же встрял пан Сёрба. – Я вас довезу на своей телеге. Пусть не так красиво и удобно, как на машине, но всё ж не пешком.

Я схватила большую полотняную сумку – её бабушка пошила на следующий день, после получения достопамятных писем, и не оглядываясь, пошла к двери. Корзинку-домик для Беаты перехватил Вит – сама кошка наотрез отказалась туда лезть, предпочитая семенить рядом. Бабушка вышла за нами и стояла у двери лавки, пока телега Лукаша Сёрбы не скрылась за поворотом. Перед взором отпечаталась её сухощавая фигурка, одиноко стоящая посреди полупустой улицы.

− Пан Серба, − попросила я, − вы позаботьтесь пожалуйста о бабушке. Она хоть и боевая, но ранимее, чем хочет казаться.

− Позабочусь, детка, − серьёзно отозвался пасечник. – И зови меня «дядя Лукаш», давно уж говорил!

Автобус стоял на остановке – водитель курил, прохаживаясь взад-вперед, поглядывая на наручные часы. Увидев нашу поклажу, он недовольно отбросил окурок и полез открывать багажное отделение. Дядя Лукаш помог мне загрузить сумку, обнял, и уселся в телегу, не торопясь отъезжать. Вит пустил меня к окну, усевшись рядом, хотя мог бы занять двойное место – салон был полупустой. Я привычно привалилась к его плечу, смотря, как плавно уплывает назад знакомая улица, вместе с машущим с телеги пасечником.

− Как тебя проводила Любка? Сильно горевала? – спросила я, больше чтобы отвлечься от грусти, постепенно затапливающей грудь и рвущейся наружу непрошенными слезами. Чего реветь-то? Новая жизнь впереди!

− Да мы с ней ещё на той неделе расстались, − ответил Вит, ерзая на сиденье, поудобнее пристраивая на плече мою голову. – Она орать на меня вздумала – представляешь?

Представляю, как же! Любку помню ещё по школьным вечерам: она, зараза, красивая, только скандалистка жуткая.

− А мама?

− Мама, как мама. Причитала всю дорогу, пока я к тебе тащился. Попросил её в лавку за мной не ходить. Она до сих пор не верит, что ты тоже поступила.

Я только пожала плечами. Ехать далеко, можно даже вздремнуть немного. Подумала свернуть всученную бабушкой кофту, как подушку и вытянуть ноги, но не решилась просить Вита пересесть. А уж тулить кофту ему на плечо было бы совсем бессовестно. Я вздохнула, опять завозилась… Вит сам свернул мою кофту, положил себе на колени:

− Ложись уж. Вижу, вздремнуть хочешь. Я покараулю – не бойся, не проспишь, когда в Преважню приедем.