* * *

Вечером, когда Амисалла ушла гулять с подругами, господин и госпожа Виллиэн вновь собрались в изящной, воздушной, как будто желающей оторваться от земли и своими узорчатыми ажурными переплётами войти в небо, беседке. На красочно пестрящем зеленью дворе сонно стрекотали сверчки, да где-то вдали уже начинало раздаваться далёкое уханье совы, почти полностью заглушаемое радостным смехом гуляющей молодёжи. Жара спала, и воздух стал походить на уютное тёплое одеяло, мягко обволакивающее и ненавязчиво подталкивающее в сон. Уже почти смерклось, но ночь была звёздная: на очищенном от туч тёмном небе они сияли непривычно ярко для Хевилона. Однако этого света не хватало, чтобы рассеять мглу, поэтому супруги вынесли в беседку лампаду и, установив её на столе между собою, склонились над пачкой старинных писем. Госпожа Виллиэн вполголоса заметила:

– Биркан вполне свободен, Носиу, не начинай, – понизившись, её тон сделался осуждающим.

– Но ведь это…

– Я тоже тревожусь. И боюсь её отпускать, – улыбнувшись, госпожа Виллиэн легко сжала ладонь мужа. – А ты…

– Почему ты вдруг стала сомневаться? – наклонив голову, господин Виллиэн вдруг внимательно всмотрелся в её лицо. – Ты тоже боишься?

– Я зря поддерживала её, – вздохнув, она уронила обе руки на стол, и по её спине пробежала короткая дрожь. – Мне сразу начинают мерещиться ужасные вещи, как только я представляю, что она там одна, а вокруг неё – целый мир, и неясно, у кого какие намерения…

– Успокойся, Марта, – взяв её уже за обе руки, господин Виллиэн заглянул ей в глаза с твёрдой уверенностью. – Амисалла права. Она не дурочка и не пропадёт, особенно если Биркан будет присматривать за ней.

– Значит, сказать? – госпожа Виллиэн недоверчиво взглянула на мужа, словно его согласие было для неё большим сюрпризом.

– Конечно. Ведь она так долго об этом мечтала.

– Осталось предупредить Биркана, – госпожа Виллиэн высвободила ладонь и сжала между пальцев один плотный, пожелтевший от времени лист, исписанный крупными отчётливыми буквами её друга.

– Если послать письмо сегодня скорейшим рейсом, через полторы недели оно должно дойти до адресата, – задумчиво проговорил господин Виллиэн. – Значит, Амисаллу мы отправим через двенадцать дней.

– А до тех пор?

– А до тех пор пусть лучше ничего не знает. Ещё не известно, как Биркан всё это воспримет.

* * *

Полторы недели, последовавшие за родительским отказом, потянулись для Амисаллы уныло и однообразно, ничем особенным не запомнившись. Углубившись в свою тоску, она ограничилась обществом книг, с мрачным упорством повторяя и заучивая, систематизируя свои знания и мучая себя пониманием того, что она никогда не станет студенткой знаменитой имперской Медицинской академии. Глядя на подруг, брата и сестру, она начинала чувствовать приглушённые уколы зависти, ведь у них-то есть то, что им нужно. И её боль была тут непонятной.

– Знаете, – однажды сказала Амисалла, – мне очень обидно.

– Почему? – живо заинтересовалась Энноя.

– Родители запретили мне уезжать в Империю. А ведь там самая лучшая медицинская кафедра во всём мире! – воскликнула она и в сердцах даже стукнула кулаком по ковру, на котором подруги, скрестив ноги, сидели.

Биллестия осторожно потрепала её по плечу и, сделав вращательное движение глазами, промолвила:

– Но ведь им виднее? По-моему, они даже правильно поступили; так мы сможем видеться, всё-таки в одной стране живём; редко, но смо…

– Биллестия! – цыкнули на неё Энноя и Эвра.

Биллестия поспешно прикусила язык, и, покрываясь красными пятнами от стыда, пробормотала:

– Ой, Амисалла… извини, пожалуйста… ляпнула, не подумав…