Дежурный писарь, резко вытянувшись, спокойно смотрел полковнику в грудь. А когда тот ещё открыл было рот для возмущения, вдруг выпалил:

– Виноват, товарищ полковник!

Тот опешил и, пожимая плечами, пробормотал: – «Виноват, виноват»… Что с него возьмёшь, коль «виноват», – и пошёл к командиру части.

После этого я обратился к ефрейтору: – Ведь ты не виноват, ты же его не видел? Если кто и виноват, так это я.

– А ты знаешь, кто это? – спросил меня ефрейтор.

– Нет.

– А я знаю. Ты и не мог быть виноватым. Но дело не в этом. Тебя смущает слово «виноват». Видишь ли, солдат всегда оправдывается, и только когда его прижмут, он говорит «виноват». А я сразу сказал: « Виноват, товарищ полковник», и он успокоился. Инцидент исчерпан. Дело в том, что после этого слова, начальник и подчинённый всегда расходятся удовлетворёнными.

Рабочее (офицерское) время перевалило за полдень. Оставалось часа два до окончания. В штабе полка разговорились «по душам» два офицера. Нет-нет, да раздавалось многозначительное «хи-хи-хи» майора связи. При этом он нервно хватался за плешивую голову и щурил припухшие глаза. Его собеседник – капитан артвооружения, напротив, оставался подчёркнуто невозмутимым.

– А-а, чего говорить, везде одинаково стреляют: что у нас, что в соседнем полку, – сказал капитан, оживляясь. – Поднимаюсь я однажды на обзорную вышку, слышу, объявляют результаты поражения целей: – Средний танк – «ноль-ноль-ноль», правый танк – «ноль-один-ноль»; второй заезд: левый танк – «ноль-ноль-один», правый танк – «один-ноль-ноль». Итак, всё «ноль-ноль-ноль», потом закончилась стрельба, и вдруг объявляют: « Из шестнадцати заездов одиннадцать наводчиков отстреляли упражнение на «хорошо», три – на «удовлетворительно» и два – на «неуд». В целом рота выполнила упражнение на «хорошо». – Вот, брат, и результат.

– Да как же это? – «ноль-ноль-ноль» и вдруг «хорошо», – хихикнув, съязвил майор. – А я вот, – добавил он, – наблюдал и вовсе удивительное: выпустили одновременно три танка. Сначала они ровно шли. Потом один отставать начал, а затем и совсем заглох, где-то на полпути. А из блиндажей передают: « Правый танк – «три-два-один», средний танк – «три-два-два», левый танк – «два-один-два». – Как же, говорю, товарищ подполковник (подполковник Карнаухов тогда стрельбы проводил), левый-то танк совсем не стрелял, вон он барахтается, он и не возвратился ещё?

– Ещё бы, подхватил капитан, – ведь в блиндажах-то, чай, не чужие люди сидят?..

– Да, блиндажи, блиндажи… – задумчиво продолжал он. – В бытность мою, когда я ещё был лейтенантом, только с училища прибыл, вызывает меня полковник Сидоренко и говорит: « Тебя назначаю старшим в третий блиндаж, даю тебе пять человек, будете осматривать мишени». « Чего, говорю, их осматривать-то, дырки что ли, считать?» – Не считать, а делать!» – « Чем, говорю, пальцем что ли, делать-то?» – « Э, да ты, говорит, новичок в этом деле-то. Вот тебе пистолет, прихвати патронов полные карманы и айда-пошёл».

– И ты делал?! – искренне развеселился майор, хлопая себя по бёдрам.

– Сначала – делал, скрывать не буду, а потом, при другом командире (этого-то вскоре повысили) наотрез отказался. « Нет, говорю, что хотите делайте, а только стрелять не буду». « Будешь!» – « Не буду». – « Приказываю!» – « Буду, но вы лишитесь этих звёздочек». Посмотрел, посмотрел, да как рявкнет: « Пшёл отсюда!»

– Так и сказал? – изумился майор.

– Только потом уже меня не посылали в блиндажи… А одного комбата всё-таки наказали за очковтирательство, всего три кружочка нарисовал карандашом… Может, пойдём? – поднялся капитан.