Монахов и Штемпель переглянулись – к чему он клонит?

– Но также хочу напомнить, что в тысяча восемьсот восемьдесят первом году во время процесса по делу о последнем покушении на Александра Второго, Царя-Освободителя. – Георгий хорошо подготовился, – не все участники преступного умысла были приговорены к высшей мере. В частности, Гесе Гельфман, хозяйке квартиры, на которой была собрана бомба, смертный приговор через повешение был отсрочен ввиду ее беременности.

Монахов и Штемпель впервые улыбнулись.

– Я все понимаю, беременность – случай особый, – согласился Ратманов. – Но впоследствии высшую меру ей заменили на каторгу, как и многим участникам состоявшихся вскоре процессов «двадцати», «семнадцати», «четырнадцати».

– На все монаршая воля! – подтвердил Монахов.

– Спасибо, Александр Александрович! Но правда и в том, что за ствол винтовки, направленной на самого царя, я бы не стал ожидать существенного облегчения участи. Разве только.

Теперь уже все посмотрели на Ратманова.

– Разве только Владимирский кавалер, непосредственно предотвративший покушение, напрямую обратится к Его Величеству, перечислит все ставшие ему известными от вас обстоятельства дела и убедит всех, что вы были лишь слепым орудием в руках совсем других людей… Словом, если вы расскажете, кто действительно стоял за этим страшным преступлением!

Арестованный тяжко вздохнул. А Георгий резюмировал:

– Даем тебе… сколько дней, барон?

Штемпель, кажется, заслушался речью Ратманова и отреагировал не сразу:

– …Три дня, – хрипло процедил он.

– Александр Александрович?

– Три дня, – кивнул Монахов.

– Так-то лучше, – сказал Георгий и снова отступил в тень, как бы извиняясь перед коллегами за то, что влез не в свое дело.

– Предложение сделано. Расходимся, – заключил Монахов.

С еще одним злоумышленником, который направлял винтовку уже на самого Ратманова, ситуация в целом повторилась. Он был нем как рыба. Узнав о том, что мог бы сделать для него Георгий, задумался. Но все же не настолько, чтобы заговорить.

– Ловко, – признал Монахов, когда обоих арестованных увели.

– Да, в этом что-то есть, – вынужден был согласиться и фон Штемпель, хотя до сих пор испытывал некоторую ревность из-за того, что Георгий выбрал для продолжения службы сыскное, а не охранное отделение.

– Пока рано о чем-то говорить, они ни в чем еще не сознались, – скромно напомнил Ратманов. – И лично я уже сосредоточился бы на поиске заказчика, а не рядовых исполнителей.

Однако Штемпель и Монахов не спешили поддержать его в этом.

– Два казака обращают свое оружие против мирных… А рядом Казак, он же Матвей Иванович Скурихин, улыбается с трибуны… – проговорил Георгий то, что не решались произнести вслух другие.

– Как это понимать? – вдруг вскинулся барон.

– Так, как я и сказал, Борис Александрович.

– Прежде чем допускать подобные обвинения, несколько раз стоит подумать! – вдруг отчитал его Штемпель.

– Борис Александрович, – вмешался в разговор уже Монахов. – День был длинный. Все устали. Пойдемте уже домой!

– Вы – домой, а мне еще в сыскное, – заметил Жора.

На том и порешили. Однако Георгий запомнил, что коллеги не очень-то горят желанием искать, возможно, главное звено в этом деле.

Отчитавшись перед Кошко – особенно Аркадия Францевича интересовало, как ведут себя заклятые коллеги – конкуренты из других правоохранительных ведомств, Ратманов вновь нашел время перекинуться парой слов с дамочкой из канцелярии. Звали ее Софья, и она активно делилась с попаданцем слухами и сплетнями о работе полиции начала XX века.

– Двуреченский – тот еще щеголь, – говорила она. – Все барышни из управления – его!