– Какая мраза гадит? – осведомился Михалыч. – Клёпа вынюхай!

– Это точно не я, – сказал один мужичонка.

– Да, это точно он! – сказал Клёпа, обнюхивая мужичка, и согнутые в локтях руки его забились о бока, как крылья.

Звук хлопающих крыльев распространялся.

Из окна ближнего дома послышался крик:

– Клёпка, дорогой мой… обедать, сукин сын, жратвы дома – прорва!

– Приструни свою паскуду! – сказал сердитый Михалыч и замахнулся фишкой.

– Вот сейчас этим и займусь, – сказал Клёпа и, вытянув из гитары мимо проходящего дворового музыканта струну, побежал с нею наверх. К себе. В квартиру.

Там он наткнулся струной на жену – и сразу попал в то место, что в простонародьи именуется… Он проткнул струной сначала одну… И принялся продевать её через второю… И таким образом он сшивал вместе две… А женщина пела временные песни и ругалась властно матом. И из её… вылетали синие медведи, кастрюли и матрёшки. С губ Клёпы текла вонючая слюна, и от радости закатились к небу его смердящие глазёнки.

Макаронки 

Денег вовсе не было. Но была одна идея, с которой я отправился в эконом-магазин «Грош цена», где продавались в развес макаронные изделия. Я долго ходил вдоль стеллажей, шурша целлулоидными упаковками и якобы выбирая, почитывал способ употребления того или иного продукта. Потом, подойдя к лоткам с макаронами, я набил ими все карманы и отправился мимо касс к выходу.

Кассирша говорит, приветливо этак:

– Что же вы у нас ничего не купили?

Я говорю, улыбчиво:

– Непокупной день сегодня, видно, выдался!

– А как же макароны? – встрял охранник. – Вы так на них смотрели, аж слюнки текли!

Я говорю:

– Так у вас там бардак такой: даже пакетиков нету, чтоб макароны набрать!

– Как это нету? Ну-ка проследуйте за мной, сейчас разберёмся, – скомандовал охранник.

Я неохотно поплёлся вслед, отвергнув мысль о побеге. На моё счастье возле лотков тёрся старик во взъерошенном и разношенном старом пальто. Из-под воротника в глаза бросался тяжёлый бугристый нос. Руки убраны в карманы, а босые ноги в калоши.

– Так как же, нету? – говорит охранник, указывая на стопку целлофановых пакетиков.

– Это вы называете пакетиками? – говорю я. – Да они же порвутся, как только я начну набирать…

В это время отступающий спиной назад старик наткнулся на прилавок с мандаринами. Ни один из сложенных в пирамиду мандаринов не упал, но из рваных стариковских карманов посыпались на пол макаронные рожки, ракушки, трубочки и завитушки. Охранник сделал к обескураженному, посиневшему от страха деду шаг, под тяжёлым сапогом хрустнула дюжина макаронин. Одной рукой охранник достал дубинку, вторую протянул к дедовскому воротнику. Челюсть старика панически отвисла перед тем, как на его голову охранник, взмахнув, обрушил резиновый ствол дубинки. Дед крякнул. Охранник повернулся ко мне:

– Стоит и вас проверить на этот предмет.

Я говорю:

– Вы, высокочтимый, хотите сказать, что ставите под сомнение мой платёжный потенциал, и тем самым заранее критикуете меня как творческого индивидуума, попирая казёнными сапожищами мою свободу?

– Чего-чего! – пробурчал охранник и, махнув на меня, потащил остывающего деда к выходу.

Я посмотрел на рассыпанные вокруг макароны и тоже двинулся. На улице было морозно. Солнце светилось распаренным рылом. Я шёл не спеша по пустынному в это утреннее время бульвару. Хапнув из кармана горсть окаменевших макарон, я сунул их в рот, – под челюстями приятно захрустело награбленное. А может это были мои зубы? Не знаю. Но себя я на все сто процентов чувствовал победителем, и посасываемые мной макарошки, подтверждая это, таяли, как карамельки, разливая во рту вкус победы.