Мама родная, здесь даже воздух был другой — тонкий, пудровый, шикарный! И я в своём задрипанном пуховичке, м-да.

— Смотри, какая прелесть, нравится? — мурлыкала Ольга, без стеснения снимая очередные плечики с полушубком со стойки. Трясла его, показывая, как играет на свету мех, гладила наманикюренными пальчиками, предлагая потрогать и мне.

Я кивала и забывала то вдыхать, то наоборот — выдыхать. Просто уму не постижимая красота и роскошь! И, что интересно — ни одного ценника на видном месте, чтоб хоть приблизительно понимать… За нами тревожной тенью следовала продавщица, всё пыталась узнать, чем может помочь и на какую сумму мы рассчитываем. Ольга её словно не замечала, но когда та с воплем: «Это элитная коллекция! Руками не трогать!» словно на амбразуру кинулась перед Боярской, не пуская к самой дальней стойке, Ольга не выдержала:

— Покажите самую дорогую!

— Боюсь, вашего размера нет.

— Не мне, ей! — Ольга кивнула на меня, и мы с продавщицей чуть на па́ру не грохнулись в обморок.

— А вы будете брать? — она пришла в себя раньше.

— Если понравится.

— Самая дорогая — голубая норка, та модель, что на манекене в витрине. Но мы даём примерять такое, только если точно будут брать.

— Хорошо, — легко согласилась Боярская, — я поговорю с Марианной, возможно, она пересмотрит правила… вместе с персоналом. Пойдём, Люд, нам тут не рады.

В итоге я стояла перед зеркалом, умирая от стыда за свои сапоги, джинсики, обветренные руки и дежурную причёску-косичку… И из-за этого не могла от души насладиться кайфом, что окутал мои плечи невесомой, сверкающей как вечерний снег роскошью. Как там, голубая норка? А по мне — так серебристая…

Конечно мы её не купили и даже не собирались, но когда я на негнущихся ногах спускалась по ступенькам на первый этаж, со мной происходило что-то необычное. Я словно выросла на целую голову, словно перемахнула через какую-то высокую планку и взирала теперь на всё с другого уровня. Вокруг ходили люди, сотни женщин, которые, как и я полчаса назад, даже думать боятся о том, чтобы подняться на этот райский третий этаж, и даже просто заговорить с продавщицей, которая вообще-то круче только тем, что перевешивает меха с место на место, сама же при этом тоже ходит в пуховике. Как там говорят «Золотом не быть, так хоть рядом полежать»? Вот, вот. Это про меня. Интересно, когда меня «отпустит», ломка будет?

— Ну что, к Ирине Степановне? — вырвала меня из ватного анабиоза Боярская. — Или ты ещё в шоке?

— Я… Блин, Оль, я столько денег уже потратила. А мне ещё за продуктами.

Она усмехнулась:

— Короткая у тебя память. Ирина Степановна охотно обслуживает по рекомендации. Да пойдё-ё-ём, у неё недавно завоз был, мне и самой интересно.

Там, примеряя сначала узкие чёрные брючки с парчовым жакетом, а потом облегающее красное мини-платье с фигурным декольте, мне пришлось признаться, что нет уже ни тех туфлей, ни тех полусапожек. И даже пояснить, что я их продала, когда нужны были деньги. Боярская только закатила глаза и вздохнула… И в этот были чёрные замшевые ботфорты на плоской подошве и лаковые туфли на шпильке с игривыми бантиками на пяточках.

2. Глава 2

Расстались с Боярской у той же комиссионки, где встретились — в двух остановках от дома. Потом я со всеми своими покупками примерно с полчаса шарилась по встречным магазинам, на случай, если Боярская станет следить за мной. А когда всё-таки решила, что теперь можно идти — на улице уже смеркалось. Накрутив нервы мыслями о возможной слежке, я вдруг почувствовала себя деревом в чистом поле: вот она я, готовенькая, бери — не хочу! Мне чудился взгляд в спину, машины, кажется, все как одна притормаживали, ровняясь со мной, и из них неизменно выглядывали подозрительные типы́. Отойти от края тротуара, идти под самыми домами, чтобы труднее было затащить в салон, если что? Может, сделать вид, что иду мимо нужного дома и какими-нибудь окольными путями подрулить к нему с другой стороны? А если меня уже давно выследили и ждут в подъезде? Тогда лучше на лифте, или пешком?..