Все должны уступить нам дорогу, говоришь ты в мою макушку, потому что ты ко мне прилетела.

Тебе приходится все же поставить меня на асфальт, и мне почти жаль, что это объятие конечно. Что что бы то ни было – конечно. У всего есть свой срок, свое время и свой предел.

Через четыре дня я улечу в Марокко, а ты останешься здесь – в холоде, и будешь напрасно ждать тепла. И напишешь мне в письме, что вместе со мной в город ненадолго заглянуло лето. Но это вранье. Тебе было холодно рядом со мной. Но этого ты никогда не напишешь.

У меня в комнате поселились две бабочки с черно-сине-зелеными крыльями. Усатые. Когда я смотрю, как они танцуют, мне хочется сбежать вниз по ущербным ступенькам старой крутой лестницы вниз, повернуть за угол, купить фруктовое вино и шипучку, и танцевать тоже.

Но все же я пишу. Иногда – письмо тебе, чаще – большую сонную книгу, которая никак не хочет мне подчиниться.

Мои книги похожи на медведей или диких кабанов. Они никогда не слушаются.

Когда я устаю их укрощать, я все-таки спускаюсь в винную лавку и беру шампанское с ароматом крем-брюле и еще плитку горького шоколада.

А потом иду к фонтану, и повторяю грузинские слова. Мадлобт, каргад. Мадлобт, каргад. Спасибо, все хорошо.

И мне удается поверить, что все хорошо. Пузыри искрятся в носу, а горький шоколад вовсе не такой горький, мне нравится откусывать его прямо от плитки, не ломая на куски, и держать на языке, пока он не расплавится и не потечет внутрь.

Залив такой же соленый, как твои поцелуи, мне видно его, когда я сижу на краешке фонтана. Мне нравится есть сладкую шоколадку и пить сладкое шампанское, глядя на соленую воду, похожую на тебя.

Если бы ты был сейчас здесь, рядом…

Но тебя нет и не может быть.

Я плачу всякий раз, слушая разговор Ёжика с Медвежонком.

Ну какой же ты глупый! Что ты пристал ко мне? Если тебя нет, то и меня нет.

Но в жизни иначе. Тебя нет, а я почему-то есть. И что мне с собой делать – я не знаю.

Мне показалось сегодня, что я зашла в ванную, а на полу – кровь, твоя кровь, которая там уже была однажды. И ты плачешь, и я не могу тебя утешить, я не могу даже приблизиться к тебе. Потому что я есть, а тебя – нет.

Медитации, которые я ежедневно практикую, не дарят мне ощущения спокойствия и умиротворения, потому что я всякий раз вижу твое смеющееся лицо.

Твой смех – всегда издевка. Хотя смех должен нести облегчение, обещание радости, счастливых дней.

Так музыка должна подхватывать и уносить вслед за собой, освещая дорогу, как волны должны качать и убаюкивать, наполнять уверенностью и безмятежностью.

Но я мятежная, и я смотрю на твой смех, и он колет меня острыми иглами.

Отчего океан так тих?

И почему люди вечно ищут, мечутся, сомневаются?

Я не сомневаюсь только в том, что мои чувства к тебе – это мое наказание. Они слишком тяжелая ноша, чтобы нести их одной. Но разделить их невозможно.

Мимо меня проходит молодой человек с пиратским прищуром, и мне хочется сделаться принцессой какой-нибудь далекой заморской страны, чтобы этот пират приплыл в мое королевство, и мы бы любили друг друга под кокосовой пальмой у лазурной воды, на белом песке.

А потом кормили бы друг друга фруктами, глаза в глаза, никаких слов, никакой одежды. Только липкие от сока фруктов пальцы, и наша прекрасная, дикая, животная любовь.

И еще кормили бы обезьян и лемуров.

Ты говорил, что никогда не бывал в зоопарках, и я этим довольна. Зоопарки – неволя.

Твоя голова – неволя для тебя.

И для меня, если уж на то пошло.

Я ненавижу жить в твоей голове. Ненавижу тебя за то, что ты живешь в моей.

Мы снова встретимся через три месяца.