12 сентября французы, продвинувшись в общей сложности на 7–8 километров, остановились, а 3–4 октября убрались восвояси30.

Удивлялся подросток, и не только он, действиям англо-французской авиации. Вместо того чтобы бомбить военные объекты или линии коммуникаций, она совершала «рейды правды», рассыпая над германскими городами миллионы листовок – «Письмо к немецкому народу». На все пять лет войны мы, съязвил британский авиатор, обеспечили Европу туалетной бумагой31.

Двух недель хватило, чтобы Польша без помощи союзников потерпела крах.

По признанию высокопоставленного генерала Альфреда Йодля на Нюрнбергском трибунале, если немцы «ещё в 1939 г. не потерпели поражения, то это только потому, что примерно 110 французских и английских дивизий, стоявших во время нашей войны с Польшей на Западе против 23 германских дивизий, оставались совершенно бездеятельными»32.

Советский Союз, объявивший о своём нейтралитете, зорко следил за развитием событий. Берлин с 3 по 12 сентября четырежды обращался к Москве с дипломатическими нотами, в которых настаивал на вступлении в войну против Польши. Однако решение в Кремле было принято лишь после того, как 16 сентября основные силы её войск были окружены под Люблином танковой армией Гудериана33.

8 миллионов украинцев и почти 3 миллиона белорусов бедствовали два десятилетия под пятой панов. А теперь перед ними замаячила ещё более страшная угроза немецкой оккупации.

Утром 17 сентября, когда польское правительство сидело на чемоданах перед румынским кордоном, части спешно сформированных Украинского и Белорусского фронтов пересекли советско-польскую границу.

Те, кто с давних пор вопит о совместном германско-советском разделе Польши, умалчивают о том, что Советский Союз приступил к действиям лишь на 17-й день войны. Это произошло, когда стало ясно: Англия и Франция не собираются выполнять союзнических обязательств перед Варшавой.

Ныне об этом никто на Западе не вспоминает.

К середине 1980-х отец оформил пенсию, инвалидность по фронтовому ранению и после переезда в Симферополь устроился на работу киоскером «Союзпечати». Лучше бы он этого не делал!

В прессу хлынул мутный поток публикаций, атакующих то, во что фронтовик непоколебимо верил. В газетах и журналах нередко тиражировались измышления западных деятелей и германских генералов, проигравших битвы и решивших, по язвительному замечанию Черчилля, взять реванш в мемуарах.

А тут ещё II съезд народных депутатов СССР, проходивший в декабре 1989-го. Постановление «О политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 года» отец воспринял как нелепую попытку суда над прошлым, оторванную от реалий довоенного времени.

Его точка зрения ныне совпадает с мнением Ю. Жукова, Ю. Емельянова, Ю. Рубцова и других авторитетных историков. Они убеждены, что в документе 1939 года «речь шла не о разделе Польши, Европы или мира между СССР и Германией, а о том, куда после неминуемого краха Польши А. Гитлер двинет свои полчища – на Восток или на Запад»34.

Даже Черчилль, заклятый недруг СССР, оценивал ситуацию трезвее, чем иные наши современники. 1 октября 1939-го, после того как советские войска заняли Западную Украину и Западную Белоруссию, он заявил: «Россия проводит холодную политику собственных интересов. Мы бы предпочли, чтобы русские армии стояли на своих нынешних позициях как друзья и союзники Польши, а не как захватчики. Но для защиты России от нацистской угрозы явно необходимо было, чтобы русские армии стояли на этой линии»35.

Отец рассказывал, как в юности разглядывал опубликованную в газете карту, где была изображена «граница обоюдных государственных интересов СССР и Германии на территории бывшего польского государства».