От нашей перепалки даже Егор притих.

Только икнул на моих руках, ошалело глядя на нас двоих. Прости, малыш. Несмотря на то, что руки подрагивают, действую быстро: раскрыв пакет со смесью, отмеряю нужное количество. Закрутив крышку, от души трясу бутылочку, представляя, что это мои руки сомкнулись на шее Платона. Так бы его придушила, честное слово.

Снова скрипнула дверца холодильника, а с ней и мои зубы.

Вдох. Выдох.

— Давай, Егорушка. Надо поесть…

Малыш вертится, отворачиваясь от бутылки. Хнычет, машет руками. Становится сложно держать его в одной руке, а в другой — бутылочку, но я не сдаюсь.

— Дай помогу.

— Нет.

— Лея, не глупи!

Платон подходит ближе. Чувствую его приближение каждой клеткой, жар его тела обволакивает спину, а сандаловая удавка медленно обвивается вокруг шеи, лишая меня чистого кислорода.

— Я сама справлюсь!

И тут будущий хоккеист или балерун ногой выбивает бутылочку из моих рук. Крышка с соской отлетает, как пробка от шампанского. Молоко как в замедленной съемке взмывает к потолку.

Я успеваю только моргнуть.

Уже через секунду пропитанная смесью футболка прилипает к груди и животу.

— И как, справилась?

Останавливаю взгляд на Платоне. Глаза холодные, прозрачные, как изумруды.

Плакать хочется. От бессильной ярости и его холодного тона. Так бы и выцарапала эти бездушные зеленые глаза.

— Отдай мне ребенка и переоденься.

И во что я должна переодеться? У Дмитриевых нет моих вещей. А еще одну футболку Платона, пропахшую сандалом, я просто не вынесу. Потому что знаю — стоит мне ее надеть, и я окончательно разрыдаюсь. Было в разы легче, когда наши с ним встречи длились от силы минуту. 

— Лея! — рявкает Платон. — Просто уйди с моих глаз в этой мокрой футболке!

Отдаю ему внука и плетусь в общую ванную комнату.

В зеркале вижу, как под мокрой белой футболкой проступает черный бюстгальтер. Видимо, опять не прошла «Модный приговор» от Платона.

Футболку, джинсы и лифчик бросаю в стиральную машину. Стирать их вместе не рекомендуют, но выбора нет. От одежды сильно пахнет молоком.

Из кухни доносится детский плач.

Вот пусть Платон теперь проверит, каково это. Недалеко он от Оксаны своей ушел, та тоже от маленького внука держится на расстоянии…

Ладно, зря я Платона с Оксаной сравниваю. Платон дочку вырастил сам. Конечно, Ида Марковна ему помогала. Но Юлю Платон точно худшим событием в своей жизни не считал…

Быстро сполоснувшись в душе, набрасываю халат. После все-таки выбираюсь наружу. Поразительная тишина напрягает. Может, Костя успел вернуться?

А если нет?

Господи!… Надеюсь с Егором все в порядке?

Тут же ускоряю шаги, но замираю, едва повернув на кухню.

Яркий верхний свет погашен. Комнату заливает только янтарная подсветка шкафчиков.

Платон ходит вдоль окна и хрипло напевает колыбельную. Стоит ему дойти до серого волчка и отменного аппетита, как песня начинается заново. Похоже, Платон помнит только первое четверостишие.

С моим появлением Платон перестает петь и смотрит на меня через всю комнату. От его взгляда я тут же переступаю с ноги на ногу.

Платон аккуратно перекладывает Егора в шезлонг и даже закрепляет тот на качелях, стоящих в углу кухни возле дивана. Недолго изучает управление, потом нажимает на кнопку. Люлька оживает и принимается раскачиваться.

Комната наполняется жужжанием, и тишина больше не давит. Осмелев, подхожу чуть ближе.

— Ты его накормил?

— Да. Он все съел.

За несколько этих дней Егор привык сражаться с Костей, Юлей и даже со мной. А вот стратегии поведения с Платоном у него не было.

— Что ж… — перевожу взгляд на Платона. — Тогда я, наверное, пойду?…

Он снова смотрит на меня. Как долго? Я думала, он тоже смотрел на Егора.