Жизнь Якова подчинялась жесткому режиму, репетициям и урокам в Академии. Так что поводов для переживаний Яков не давал. Ну кроме его многочисленных травм, которые, впрочем, заживают на нем, как на собаке.

— Твой брат никогда не доставлял мне таких хлопот, Лея! — заводит привычную шарманку мама, пока я стягиваю с себя куртку и сапоги. — Мне все о твоих развлечениях известно! Тебя вчера видели. С ним!

Голова гудит от выпитого, нехватки сна, а во рту горьким пеплом ощущаются последние слова Платона. Теперь он постарается держаться от меня, как можно дальше, а мне что делать?...

— Так что с сегодняшнего дня ты под домашним арестом, Лея! — подводит итог нотациям мама.

— Мама, но мы же не для того прилетели в Россию, чтобы я сидела в четырех стенах.

— Раньше думать надо было! Почему ты вообще позволяешь ему так с собой обращаться?! На глазах у всех какой-то мужлан запихивает тебя в уборную, а потом закрывается там вместе с тобой! Лея, как ты могла так низко пасть?

— Ну, это же любовь всей ее жизни, — произносит Яков.

— Доченька, тот, кто любит, так поступать не будет! Ему было бы не все равно, что подумают о тебе другие люди! Нет, Лея. Я все решила! Мне обо всем рассказали, так что мое решение окончательно. Ты будешь сидеть дома.

— А тебе не рассказали, что мы вышли из этой уборной через пять минут? Все было совсем не так, как ты себя накрутила, мама.

— Хочешь, чтобы я изменила свое мнение о твоем хахале? Тогда пусть приезжает, как приличный человек, а не зажимает тебя по углам в ночных клубах! Разве он не должен со мной познакомиться? Какие у него вообще планы на тебя? Куда эти отношения приведут, если тянутся уже столько лет?

Никуда не приведут, мама.

Теперь сидеть мне дома до скончания века. Ведь никакой женатый принц спасать меня не приедет.

— Ладно, я поняла, мам.

Сегодня сил бороться с ветряными мельницами у меня нет.

— Ох, девочка, моя… — в глазах мамы блестят слезы, и она бросается ко мне с объятиями.

— А вот сырость разводите без меня, — ковыляя, Яков возвращается на свой диван.

Мама ведет меня на кухню. Наливает горячий чай, ставит передо мной тарелку винегрета и те самые соленые помидоры от Иды Марковны, бабушки Юли. Костя поделился помидорами с мамой еще в вечер приезда.

— Голодная, наверное? На тебе лица нет, Лея. Ты с таким восторгом возвращалась в Россию, а посмотри на себя сейчас… Глаза потухшие, лицо зеленое. Волосы всклокочены. Как я могу спокойно смотреть на то, как ты себя мучаешь?

После Костиных оладушек, да алкоголя, аппетит ко мне так и не вернулся. Даже ароматные, кисло-сладкие, красные, ровные помидорки не радуют.

— Все в порядке, мам, — тру глаза. — Ничего такого не было, как кому-то там показалось. Мы зашли туда поговорить, потому что кругом было шумно. А через пять минут вышли.

— И до чего договорились?

— Он решил оставить меня в покое.

Наверное, можно считать слова Платона итогом этого вечера, так ведь? 

Мою маму должны успокоить такие слова. Она ведь этого и хотела.

— Что?! — Иерихонской трубой вопит моя мама. — Как это «оставить в покое»? Значит, поигрался и бросил, как ненужную игрушку? А то, что ты шесть лет его ждешь, это для него значит ерунда?!

— Ну, а что ему делать? — вступаюсь я за Платона. — Эти отношения нас никуда не приведут. Да и не любит он меня. Это я ему на шею вешаюсь! Вон, как у Якова с Юлей. Как-то помогла ему его детская любовь? Нет, Юля искренне полюбила Костю, а не Якова!  

— Я все слышу! — кричит из другой комнаты подбитый балерун. — Не надо мне косточки перемывать! И этого мудака не упоминайте в моем доме!

— Это у вас с Костей взаимное, — кричу так, чтобы брат точно слышал.