Фео́на сде́ржанно потрепа́л по́слушника по плечу́ и ещё раз бро́сил взгляд на зашифро́ванную им на́дпись.

– Про́сто, говори́шь? Нет брат Маври́кий, э́то не про́сто! Ты осво́ил тараба́рскую гра́моту, а есть ещё му́драя литоре́я и монокондил, та́йнопись «решётка» и та́йнопись в квадра́тах . Вообще́ «зате́йным письмо́м» на Руси́ уже́ лет четы́реста удиви́ть нельзя́. Существу́ют деся́тки, а мо́жет и со́тни спо́собов сде́лать посла́ние поня́тным лишь тем, кому́ оно́ предназна́чено, но э́то зна́чит, что есть и те, кто с э́тим душе́вно не согла́сен. В на́ше вре́мя секре́ты до́лго не живу́т. Глаза́ и у́ши, охо́чие до чужи́х тайн, найду́тся всегда́.

– А е́сли приду́мать таку́ю та́йнопись, кото́рую никто́ не разгада́ет и да́же не поймёт, что э́то тако́е? – прошепта́л наи́вный и́нок, с наде́ждой гля́дя на наста́вника.

Оте́ц Фео́на ладо́нью разгла́дил седе́ющую бо́роду и, закры́в тетра́дь, посмотре́л на Маври́кия с неожи́данным интере́сом.

– Лу́чшее ме́сто для хране́ния тайн – со́бственное неве́дение, – сказа́л он, убира́я тетра́дь обра́тно за ико́ны, – впро́чем ты догада́лся о гла́вном: как пра́вило, надёжно сокры́тое – многокра́тно лу́чше, хорошо́ зашифро́ванного. Лет сто наза́д оди́н мона́х-бенедикти́нец по и́мени Иога́нн Тритемий назва́л сей спо́соб стеганогра́фией .

Маври́кий, чья ве́ра в беспреде́льность зна́ний наста́вника была́ сродни́ религио́зному поклоне́нию, не мог удержа́ться от вопро́са.

– А что э́то, оте́ц Фео́на? – спроси́л он, ёрзая на ла́вке.

– Как тебе́ сказа́ть, что́бы ты по́нял? – заду́мался мона́х, подбира́я ну́жные слова́, – ну вот е́сли та́йнопись скрыва́ет содержи́мое посла́ния, то стеганогра́фия скрыва́ет сам факт его́ существова́ния. Понима́ешь? Его́ как бы нет.

– Ишь ты! – восхити́лся Маври́кий, – вида́ть голова́стый мужи́к был э́тот Тере́нтий?

– Тритемий – улыбну́лся Фео́на, – он приду́мал то́лько назва́ние, а самому́ спо́собу уже́ ты́сячи лет. Чита́л я у Геродо́та в его́ «Исто́рии», что хитроу́мные гре́ки писа́ли сообще́ние на бри́той голове́ раба́, а когда́ во́лосы отраста́ли то отправля́ли его́ получа́телю, кото́рый вновь его́ брил и чита́л доста́вленное сообще́ние.

– Вот ведь протобе́стии! – всплесну́л рука́ми изумлённый по́слушник, – а как ещё?

– Пи́шут пи́сьма черни́лами из лимо́нного со́ка и артишо́ков. Их пока́ у свечи́ не поде́ржишь, не ви́дно. Мно́го чего́ приду́мано! По́мню во вре́мя оса́ды Смоле́нска задержа́ли мы торго́вку лито́вскую с корзи́ной сыры́х яи́ц. Шла она́ в ла́герь Велижского ста́росты па́на Гонсевского, несла́ ему́ посла́ние от осаждённых ля́хов. О ней челове́к с той стороны́ зара́нее сообщи́л. Торго́вку э́ту мы, прости́ Го́споди, ра́зве что шку́ркой внутрь не вы́вернули и ничего́ не нашли́. А она́ тверди́т, что ничего́ не зна́ет. Кабы́ не лазу́тчик, отпусти́ли бы с ми́ром, а так подня́ли на ды́бу, тут она́ и призна́лась. Посла́ние ля́хи в сыро́м яйце́ спря́тали.