– Здравствуйте. – Я тщетно пытался понять, сколько ей лет, – то ли на пять, то ли на десять, нет, все-таки на пять лет старше, нет, – короче, держал ее теплую ладошку и, как дурак, пытался опустить брови.
– Григорий Алексеевич, Валерия Игоревна Потоцкая будет вести бэк-офис акционеров. Ну, знакомьтесь, общайтесь. Да, кстати… Валерия Игоревна пришла к нам из N-нефти. – Вовчик остановился на пороге. – Понятно? – И выскочил из кабинета.
И вдруг Валерия Игоревна Потоцкая, не выпуская моей руки, показала спине Вовчика язык.
– Понятно, – сказал я.
– Мы их сделали, Гришка, мы их сделали! – Лера прыгала и кричала шепотом. – Мы их сделали! Ур-р-ра!
– Тише ты! Услышат. Тихо-тихо. Успокойся.
– Нет, ну как ты это придумал, с предварительным протоколом! Это какая-то математика?
– Угу. Теперь они не проведут своих представителей в наблюдательный совет. Ни хера у них не получилось.
– Тебя этому учили? Ты расскажешь, как это?
– Расскажу. А ты меня поцелуешь?
– Поцелую. Потом. Если ты этого захочешь.
– Я сейчас хочу.
Она стала очень-очень серьезной. Подошла ко мне, впилась взглядом, ее зрачки дышали, какие-то тени бежали по лицу. Потом она поднялась на цыпочки и поцеловала меня. Теплые губы. Запах помады и сигарет. И вдруг горячий язык – сильной змейкой.
– Понятно?
– Понятно, – сказал я.
– Ты знаешь, кто это? Тихо, не оборачивайся сразу.
Лера откинулась на спинку мягкого дивана, кошачьи глаза прищурились, она смотрела мимо меня. Я уронил салфетку, оглянулся.
За соседним столиком маститый режиссер, хозяин ресторана и по совместительству хозяин кинофестиваля, выгуливал своих гостей. За огромными окнами белела громада храма Христа Спасителя. Кинозвезды сняли натруженные маски и сразу стали похожими на нормальных людей – усталые лица, мешки под глазами, естественные жесты, лишенные элегантной вздрюченности. Люди как люди – в час ночи посреди огромного города. Один мужик посмотрел в нашу сторону и сразу как-то напрягся.
– Я только Ольбрыхского знаю. Погоди. А он-то тебя откуда знает?
– Еще бы ему меня не знать.
Валерия Игоревна Потоцкая сняла туфли, явно нарочно села по-турецки и медленно-медленно закурила. Огонек зажигалки плясал в ее глазах. Я оглянулся еще раз. Поляк сидел бледный и явно не попадал в разговор.
– Понятно, – сказал я.
– Ах, как жалко, что ты не поэт…
– Я бывший инженер. Какие из технарей поэты? У меня руководитель диссертации, доктор наук, вот он картины пишет. И сейчас пишет. Маслом. Пейзажи.
– Это не то. Ты понимаешь, это не то. Я люблю такую сдержанность линий, элегантную простоту… Ты любишь Модильяни?
– Модильяни? Кто это?
– Ничего ты не знаешь, ты сухой сухарь, засохший сухарь Гришка.
– Чего ты дразнишься? Я технарь, я другому учился. Не дразнись.
– Ладно, технарь. Я покажу тебе все музеи… Короче, один мой друг… Он был моим… другом. Однажды мы гуляли по ночной Москве, а потом он начал читать мне стихи:
– Возне…
– Чш-ш-ш… – Ее пальчики легли на мои губы. – Не надо. Да… А потом я разулась и прыгала по припаркованным машинам. Сигнализация на каждой ка-а-ак закричит! Я прыгаю по машинам, а он прыгает внизу и кричит свои стихи.
– По капотам, что ли?
– Ага. Слушай, зануда, я тебя не просто так сюда привела. В этом ресторанчике лучшее в Москве тирамису. Хочешь ложечку?
– Нет.
– Обиделся? Ну и дурак.
– Понятно, – сказал я.
– Точно дурак.
– Любому управленцу известно, что в молодой компании все ходят в джинсах, бредят проектами, вкалывают twenty four seven и смеются. Заматерев, хищная компания обзаводится роскошным офисом с двух-, трехъязычными амбициозными телками, заводит строгий дресс-код, а в умирающей компании совет директоров начинает свое заседание с обсуждения дизайна мраморной лестницы у главного входа…