А я продолжаю лежать в море. Смотрю, как на освещенном фонарями пляже, похожем на галечное крем-брюле, медведица буксует по насыпи, хрустит всем этим бежевым, ореховым, и блестящие от воды её смуглые бедра, дугой набухают от напряжения. И с удивлением подмечаю, как это внезапно неинтересно. Мне становится так муторно и так неподъемно хлопотно продолжать знакомство, что я, кажется, готов пересидеть в ледяной воде самые долгие неловкости, какие, только, можно себе вообразить. Не знаю, что со мной опять происходит – мне неважно, удалось ли трахнуть ее сейчас или не удалось, главное, что «сейчас» закончилось и закончилось оно вместе со мной. И на большее я не рассчитан. Пусть она испарится. Рявкнет мне что-нибудь в своей манере, грубое и насмешливое, голосом Фаины Раневской, и исчезнет в своих ресторанах. Быть может, до следующей нашей случайной встречи.

Так и произошло. Медведица нырнула в свое черное платье, подобрала туфли и, шлепая босыми ножками, взбежала по ступенькам на набережную. Оттуда до меня донеслись чьи-то крики и смех и, узнаваемое во множестве голосов, могучее ее контральто:

– Ишь, дельфин какой!

Перед Костиками я предстал в расстегнутой рубашке, красным и мокрым, с трудом скрывая пробившую меня от холода дрожь. Встретили они меня стадионным ором, похоже, изрядно набравшись своего «доктора», и ехидными расспросами, из которых я понял, что с набережной смотрелись мы с медведицей, как с трибуны. – Ты засадил хоть? Или подморозился тунец-то? – ржали они. – Это ты уже какой раз за сегодня купаешься, дельфин? Воспаление легких себе насношаешь. На-ка, – подливали они мне вина. – Нудистка что ли? Из этих? – кивал один куда-то на восточный край поселка. – Ну ты видел, она вообще, вся целиком шоколадная. Тут нудик есть. На Юнге, – объяснял он своему другу. – Небось из говнопанков, палаточников. – Да где ты таких говнопанков благоухающих видел? – заступался я за девушку, толком не понимая о каком нудике и каких говнопанках идет речь. – Потаповна! – придумал я ей имя. – Очень приличная девушка. Просто она такая. С прибабахом! – многозначительно я усмехался, намекая на то, что это старинная у нас история, курортно-экстравагантная такая, с периодическими игрищами в ночном море. – А, Потаповна! – хрюкали мои пьяные приятели. – Жопастенькая! Пойдем в «Зодиак», посидим. Нам тоже срочно нужно по Потаповне.

Тогда они впервые меня пригласили. Потом приглашали постоянно и даже, когда нам не случалось встретиться, я мог позволить себе пробежаться по «Зодиаку» и поискать их за столиками. Собственно, после выступления с медведицей, я так и завершал свой вечер – побродив по набережной, заходил в «Зодиак» – длинную узкую веранду с окнами на пляж – и в клубах дыма и под шевелящие волосы басы из колонок, высматривал знакомых, уступая дорогу бесконечно выбегающим куда-то девушкам с голыми ногами и заплаканными лицами. Прохаживался вдоль столиков, закусив губу и вытянув шею, этаким коктебельским повесой, изображая крайнюю озабоченность в курортно-злачных перипетиях своей жизни – типа, вот мы тут разминулись, а там, понимаешь, нас ждут-не дождутся и мол, где же вы, где, мои боевые товарищи?! Жуликом, короче. В первую очередь, конечно, искал самих Костиков. Но через ночные посиделки с ними образовался и новый круг шапочных знакомцев, с которыми, как минимум, мы узнавали друг друга в лицо. Этого было достаточно, чтобы подсесть за столик, потрясти всех за руки, по-хамски зачерпнуть из чужой тарелки, осушить отставленную рюмку, поморщиться и сказать, – Да ну, жрете какую-то гадость, где девки-то, все? – и тут же куда-нибудь засобираться. Никто не обращал внимания, и единственно, кто подмечал такие вещи, были официанты. Пару раз я ловил на себе их непривычно трезвые для полуночного ресторана взгляды, особенно, когда оставался один за накрытым столом, в то время, как Костики обхаживали на танцполе долговязых девушек на котурнах, отплясывая вокруг них что-то из утренника подготовительной группы. Про официантов еще будет речь. А что до Костиков, то они считали, что именно в такой атмосфере и вершатся судьбы страждущих отпускников. У них даже была некая теория по этому поводу, они говорили, что девки тут водятся циничные, знающие чего хотят и, напившись, натанцевавшись и раскрепостившись, без всякого стеснения ищут кого-нибудь для логического завершения ночи. Еще они настаивали на «позитиве», непосредственности, самцовом пренебрежении и широте жестов, то есть скакали они в сандалиях и шортах, беспорядочно меняли девиц, и заказывали кучу жратвы, которую почти не ели. А я на все это одобрительно кивал. Улыбался им с задоринкой, как пионервожатый, и порой даже украдкой указывал на какую-нибудь новенькую, скучающую, красотку. Но при этом я всегда оставался за столом и не переставал лопать всевозможные ассорти и дуть ресторанный коньяк.