Как я уже упомянул, работа пропагандного отдела Зондерштаба сокращалась. Кончилось это тем, что этот отдел был закрыт, а А. Э. Вюрглер уволен. Мы, союзники, почувствовали, что отношение начальства к нам изменилось. Вероятно, в то время (лето-осень 1943 г.) гестапо уже видело, что мы (вообще весь Союз) не трудимся на благо Германии, а стараемся использовать немецкие учреждения для своих, русских целей.

22 декабря 1943 г. вечером Александр Эмильевич зашёл ко мне и сказал, что у него очень трудное положение: его преследуют немецкие власти, поэтому ему придётся бросить союзную работу и уехать в Швейцарию. Войцеховский (предводитель русской эмиграции в оккупированной Польше. – Прим. ред.) уже предупреждал его о грозящей ему опасности. Александр Эмильевич упомянул также, что он просил Войцеховского помочь с отъездом, но тот до сих пор ничего не сделал. В завершение разговора Вюрглер сказал, что завтра он работает последний день, а потом три дня праздников, и у нас будет достаточно времени, чтобы поговорить подробно о делах.

23-го утром раздался телефонный звонок. В нашу комнату вбежала жена Александра Эмильевича со страшным криком: «Саша убит!» Мы с ней тотчас отправились на место преступления. Тело уже отвезли в морг.

В первый день католического Рождества вдова Вюрглера пригласила нас с женой на обед. Как раз в это время явился один из служащих штаба (фамилию не помню), чтобы от лица Войцеховского выразить соболезнование вдове. Он сказал, что Войцеховский несколько раз предупреждал Александра Эмильевича о грозящей ему опасности, но тот не придавал этому значения. Когда же я спросил, мол, если Войцеховский знал о готовящемся убийстве, то почему он не принял мер для его предотвращения, этот человек промолчал.

После убийства Вюрглера все союзники находились в подавленном настроении. Все мы были уверены, что это не последнее несчастье на наши головы. Вскоре нам объявили, что штаб переезжает в Пултуск. Пошли слухи, будто там для нас уже приготовлено место за проволокой. К счастью, всё закончилось благополучно. В середине января 1944 г. какой-то немецкий капитан собрал нас, чтобы объявить: штаб прекратил своё существование и каждый должен вернуться туда, откуда приехал.

Из Варшавы в Одессу мы с Е. И. Мамуковым ехали семь или восемь дней. Приехав, мы застали целую группу союзников: Олега Полякова, Сергея Попова, Сергея Голубова, Олега Широбокова, Бориса Фомина, Бориса Боровского, Александра Ивановича Непомнящих, Пионтковского и Ваню (бывшего советского лейтенанта, фамилию которого я забыл).

Руководство работой взял на себя Е. И. Мамуков. Мне с Непомнящих предложили открыть буфет, который служил бы чем-то вроде штаб-квартиры, помог создать материальную базу, подкармливал бы наших ребят и способствовал установлению связей с местным населением, чтобы получать нужную нам информацию и вести пропаганду. Расчёты эти не оправдались. Русские если и посещали наше заведение, то в нём не задерживались. Выпив стакан или бутылку водки, они сразу уходили. Нашими клиентами были преимущественно немцы, едущие в отпуск: они закупали у нас продукты и везли их домой. Оборот нашего буфета был небольшим и прибыль, соответственно, минимальная. Её хватало лишь на собственный прокорм и подкармливание наших ребят. С первых же дней работы мы заметили, что за нами установлена слежка. Почти каждый день в буфет заходил какой-то человек, который заказывал стакан вина, брал газету и просиживал по три-четыре часа.

За время пребывания в Одессе нам удалось сколотить две группы и установить связь с советским подпольем. Это нужно было для того, чтобы желающие могли при приходе красных остаться в советском тылу и вести там союзную работу. В Одессе работа велась не под флагом НТС, а от лица Национально-революционной партии. В то время там находился один бывший союзник, перешедший советскую границу. Вскоре его арестовали и предложили работать в НКВД либо становиться к стенке. Он выбрал первое. А при отступлении красных остался в Одессе и стал работать в «Сигуранце» (румынском гестапо). После всего пережитого он уже не считал себя человеком и готов был работать на кого угодно. Всё же к НТС у него сохранились какие-то чувства, и он оказывал нам посильную помощь. Во второй половине марта 1944 г. он предупредил, что Мамукову и Голубову грозит арест, и порекомендовал немедленно смываться; они так и сделали.